– Ты не разувайся, – прохрипела Оксанка. – Я еще полы не помыла, тут такой бардак… Ты только ничего не говори, ладно?
Ну, еще бы… Она совершенно справедливо опасалась моих едких замечаний по поводу «дворца» ее принца, которые так и рвались у меня с языка. Обои кое-где висели клочьями, старый паркет скрипел так, что мороз продирал, кое-где не хватало плашек. В кухне по стене над раковиной бегали тараканы – господи, тараканы! Я не видела такого уже лет десять… Стол, застеленный клеенкой, был завален немытой посудой и пустыми пивными бутылками, тут же стояла пепельница – большая салатница, полная окурков.
– Мама дорогая… – только и смогла вымолвить я.
– Не надо, Деля… ну, он такой…
– Да хрен с ним! Но у него ведь вроде жена имеется, если я правильно помню?
– Она уехала на четыре месяца.
– А, понятно. Теперь ты, значит, тут вместо домработницы?
– Нет. Он просто пил неделю, сейчас нормально все… Ты присаживайся.
Оксана выдвинула из-под стола табуретку, но я покачала головой:
– Сейчас та ситуация, когда в ногах есть правда. Боюсь прилипнуть намертво, как муха на бумажку-ловушку. Тебе самой-то не противно в этом логове, а?
Квартира Оксанки всегда сияла стерильной чистотой, она маниакально убиралась каждый день, мыла окна раз в две недели и совершенно не терпела пыли. Как она могла добровольно оказаться в этом свинарнике, я даже думать не хотела.
– Ничего… как-нибудь уберу тут все…
– Вот скажи – оно тебе зачем?
– Я его люблю.
– А-а… ну, это понятно, – кивнула я. – И готова возить за ним грязь, только чтобы рядом был? Он же тебя опять кинет.
– Не кинет. Он пообещал на мне жениться.
– В который раз?
Оксанка схватила тряпку и принялась елозить ею по столу, оставляя жирные разводы на клеенке:
– Черт… масло, что ли, пролил? Ты не понимаешь. Мы решили начать все сначала. Как будто ничего раньше не было. Вернется жена – он с ней разведется и женится на мне, мы уже все решили. Я хочу попытаться склеить…
Я отобрала у нее тряпку, швырнула в раковину, распугав тараканов, и вынула из сумки антибактериальные салфетки:
– Когда ты разбила любимую чашку, не идешь ведь за клеем, идешь за веником и совком, правда? – вытирая пальцы, спросила я. – Потому что понимаешь – идеально склеить не получится и в оставшиеся трещинки будет просачиваться вода. Вот и в отношениях примерно то же – как ни пытайся, а в трещины все равно потом будет просачиваться боль и обида. Так в чем смысл?
Оксанка выдернула из пачки салфетку и тоже принялась протирать руки:
– В том, что чашку я новую куплю и полюблю, а мужчину нового – нет.
– Глупости. Тебе точно столько лет, сколько в паспорте написано?
– Какая разница… вопрос же в другом. Смогу ли я мириться с трещинами, да? Ты ведь потому про чашку пример привела. Так вот – смогу. Смогу, потому что без него не получится. И он мне сказал, что лучше меня нет.
– И ты не понимаешь, что он просто не нашел лучше? Потому и вернулся? А если бы нашел – ты бы и голоса его в телефонной трубке не услышала. То есть – третий сорт не брак, так, выходит? Неужели тебе никогда не бывает обидно за себя, Оксанка?
– Нет, не бывает. Такие, как я, не могут позволить себе роскошь обижаться. Мы вынуждены довольствоваться тем, что есть. А начнешь обижаться – потеряешь и это. А ты, раз такая умная, могла бы помочь. Я тебя столько раз об этом просила!
– И я тебе ни разу не помогла? Не стыдно?
Оксана с остервенением швырнула салфетку прямо на пол:
– Ты всегда хочешь выглядеть благороднее других!
– Ерунды не говори. А ты не помощи просишь, ты пытаешься найти того, кто скажет тебе, что ты должна делать – вроде как даст инструкцию. А знаешь почему? Ты не хочешь сама принимать решения, иначе пришлось бы в случае неудачи обвинять себя, а ты этого не любишь. Зато другого человека с легкостью обвинишь во всех своих проблемах и почувствуешь себя снова в своей тарелке – маленькой, несчастной, бедной и всеми покинутой. Тебе просто удобно так жить, не неся ни за что ответственности. И ни за кого кстати, тоже, даже за себя. Тебе скоро сорок лет, Оксанка, ну, неужели ты не понимаешь, что давно пора повзрослеть?
– Зачем? Чтобы взвалить на себя то, что я не хочу? А жить когда? Когда наконец я что-то получу от этой жизни, а? Я тоже хочу, чтобы мне что-то дали, ну, хоть что-то!
– Чтобы получить, нужно сперва отдать.
– Да? А если я так не хочу? Почему у кого-то есть, а у меня нет? Почему так несправедливо? Вот ты… – Оксана развернулась всем корпусом, оперлась о стол и наклонилась ко мне, жарко дыша в лицо: – У тебя все есть. Клиника, работа любимая, муж-красавец, деньги, положение. А у меня ничего нет, даже мужика нормального.
– Я это все заработала.
– Да? Заработала? И Матвея тоже?
– А что – Матвей?
– А то, что Матвей, может, и клюнул-то на твою клинику.
Я закрыла лицо рукой:
– Господи, что ты несешь, а? Хотя… вот твои лекарства, как принимать – сама разберешься, а я ухожу. Мне тут дышать нечем, что бы это ни значило.
Поставив пакет на стол, я развернулась и, едва не запнувшись об огромного дымчато-серого кота, пошла к входной двери.
– Севке только не говори, где я, – раздалось мне вслед.
Не поворачиваясь, я махнула рукой:
– Он у меня больше не спросит, – и вышла из квартиры, только на улице позволив себе вздохнуть полной грудью.
К счастью, Оксанка следом не рванулась, видимо, осознав, что сболтнула лишнее. В том, что она никогда не упускает возможности уколоть меня, не было ничего нового. Сравнивая собственную жизнь с моей, Оксана, очевидно, приходила к выводу, что у меня все в полном порядке, и пыталась понять, почему у нее-то иначе, но упускала такой простой момент, как моя одержимость во всем, что касалось работы. Я никогда не металась, не искала себя – сразу знала, кем буду и чего хочу, и ни разу не свернула с выбранного пути, пока не получила наконец главный приз – мою клинику. Но ведь даже тогда я не остановилась, не успокоилась, а пошла дальше, занявшись научными разработками. Я не умею сидеть на месте, не умею ничего не делать, я даже отдыхать толком не умею. А Матвей… Было очень обидно услышать, что подруга считает меня недостойной любви такого мужчины, как Мажаров. Как будто меня не за что любить – только за клинику…
Захотелось заплакать. Я вообще не из плаксивых, хирург все-таки, но сейчас к горлу подкатил огромный ком и мешал дышать. Снова пошел дождь.
Сев в машину, я включила радио погромче и долго, с каким-то даже наслаждением плакала, уткнувшись лбом в руль. Немного сбросив напряжение, вставила ключ в замок зажигания и только сейчас поняла, что на сиденье рядом чего-то не хватает. Я забыла в кабинете сумку с ноутбуком, а он был мне непременно нужен вечером. Придется возвращаться. Вздохнув, я завела машину и выехала из двора, направляясь не в город, а обратно.
