И только мать…
Пожалуй, это был единственный человек, который не верил в то, что у Игоря получится. Она скептически поджала губы, когда он принес ей экзаменационный лист с одними пятерками, когда показал зачетную книжку со сданной все на те же пятерки первой сессией, как потом с таким же выражением лица встречала любой его успех. И в ее глазах он видел только одно – в глубине души она все так же обвиняет его в смерти отца, хотя вслух продолжает говорить обратное.
– Ты не должен делать то, что тебе не близко, только потому, что хочешь загладить вину, – то и дело повторяла мать, когда Игорь с увлечением начинал рассказывать ей о своих успехах. – Ты должен найти свой путь, а не искупать вину, принося собственную жизнь в жертву.
От этих слов Игорю хотелось биться головой о стены, зажимать уши и зажмуривать глаза, только чтобы не слышать, не слышать… По ночам снился отец – он садился на край кровати, брал его за руку и молча смотрел в глаза, а Игорь вскакивал в поту и долго не мог унять отчаянно бьющееся сердце. После таких ночей особенно не хотелось видеть мать.
Когда появилась Надя, Игорь немного оттаял, словно жизнерадостная девушка дала ему какой-то толчок к новому этапу в жизни. С ней было интересно, они ходили в кино, потом бурно обсуждали, даже ссорились, но это было как-то легко и приятно.
Через год Игорь предложил Наде жить вместе, надеясь, что ее присутствие заставит и маму встряхнуться. Но он ошибся. Мать Надю невзлюбила, хотя вслух никогда ничего не говорила. Но Игорь видел демонстративно закрытую дверь ее комнаты, то, как она под любым предлогом отказывается садиться вместе за стол, как старается, чтобы даже ее полотенце висело как можно дальше от Надиного, а зубная щетка не находилась в одном стакане. Она завела отдельное мыло, стала уносить свою чашку в комнату, чтобы, не дай бог, Надя не посмела налить в нее чай или кофе. Игорь злился, но Надя, казалось, ничего не замечала, потому он тоже молчал и замечаний матери не делал. Но он вдруг поймал себя на том, что ему снова стало тесно дома, и он, уже ординатор, стал пропадать в больнице, а дома сразу после ужина утыкался в очередной журнал со статьей по кардиохирургии. Надя терпела около полугода, но потом в один день без разговоров, разборок и упреков собрала свои вещи и переехала домой, к матери. Игорь так и не понял, жалел ли он об этом, зато мать переменилась – Игорек внезапно стал самым талантливым, самым способным, самым-самым… Она снова начала душить его любовью, как в тот год, когда умер отец, и это было совсем невыносимо – взрослый мужчина, он не желал отчитываться в каждом шаге и жить под неусыпным контролем. Домой хотелось все меньше, и все свободное время Игорь посвящал изучению проблем кардиохирургии. Подобное рвение даром не прошло – его техника все совершенствовалась, мастерство росло, операции, которые ему доверяли, становились все сложнее. Но внутри все время расширялась черная яма, в которую проваливалась та жизнь, которая могла бы быть. Достигая успеха в профессиональной сфере, Игорь становился все более одинок и замкнут.
Аделина
Похоже, Матвей всю дорогу до дома переживал новые эмоции, потому что молчал, сосредоточенно глядя на дорогу, убегавшую под колеса машины. Я сидела рядом и старалась даже не шевелиться, чтобы не спугнуть это его состояние. Может быть, мне все-таки удастся возродить в нем прежнюю страсть, вернуть ему то, что он, как ему ошибочно кажется, потерял после ранения. Для меня не было бы подарка дороже.
Молчал Матвей и дома, приняв душ и усаживаясь за стол ужинать. Это молчание начало меня тревожить. У Матвея всегда была привычка после операций прокручивать их ход в голове, сомневаться и подвергать внутренней критике каждое свое движение. Он всегда считал, что мог бы сделать лучше, чище, менее кроваво, наложить более аккуратный и тонкий шов, хотя в этом как раз ему вообще не было равных – своими отнюдь не маленькими руками он делал такие нежные стежки, что меня охватывала белая зависть.
Но сегодняшнее молчание становилось просто невыносимым, я вдруг начала чувствовать вину за то, что фактически поставила Матвея перед сложным выбором и заставила сделать то, чего он при других условиях делать бы не стал.
– Матвей… – убирая со стола после ужина, начала я, тщательно подбирая слова. – Я хотела извиниться…
– Да? – удивился он. – Где успела накосячить?
– Не переводи все в шутку, я совершенно серьезно прошу прощения за то, что сегодня произошло.
– Это что же, ты сидела за рулем перевернувшейся машины? Или ты неслась по встречной полосе на дурной скорости? – поинтересовался муж, закуривая.
– Я же просила…
– Деля, хватит. Так сложились обстоятельства, и я даже рад, что смог тебе помочь. Рад, что вспомнил это ощущение… думал, что уже никогда больше не смогу взять в руки скальпель, а вот нет, смог. И уверен, что все сделал правильно – ты ведь там была, видела, ну, скажи? – требовательно глядя мне в глаза, спросил он.
– Я не сделала бы лучше, – не кривя душой, признала я.
– Так за что ты пыталась извиняться? Девочка будет жить с нормальным лицом, не потеряет глаз, не останется изуродованной. Чего еще желать?
– Тебя, – сказала я, беря его за руку. – Тебя, Мажаров, за столом в соседней операционной. Нет ничего, что я желала бы сильнее. Я хочу поднимать глаза во время операции и видеть, как ты работаешь за стеклянной стеной. Хочу сталкиваться в предоперационной, хочу спорить с тобой, обсуждая ход операции. Понимаешь? Я хочу вернуть это все, потому что это было самое счастливое мое время.
Мажаров вдруг рассмеялся, откинув назад голову, и я испугалась, что снова все испортила, снова надавила и пытаюсь манипулировать им. Но Матвей, отсмеявшись, потянул меня к себе, усадил на колено и спросил:
– А что будешь делать, если я захочу вернуться не на полную ставку, а, скажем, на два дня в неделю?
– Все, что ты захочешь, – решительно сказала я. – Любые твои условия я приму и не стану возражать.
– А как же коллеги? – поддел он. – Станут шептаться за спиной, что непоколебимая Драгун потакает собственному мужу.
– Веришь – мне все равно, – заверила я, разглаживая пальцами его взлохмаченные брови. – Чтобы снова иметь в штате хирурга твоего уровня, я готова терпеть любые сплетни.
– Тогда можешь оформлять меня с ноября.
– Почему с ноября?
– Ну, дорогая, ты как всегда – тебе палец, а ты руку стараешься отхватить. Мне нужно утрясти расписание в академии, освободить дни, которые я буду проводить в клинике, да мало ли формальностей. Но с первого ноября можешь на меня рассчитывать два раза в неделю. Конкретные дни я тебе чуть позже назову, к концу этой недели.
Если бы могла, я сейчас прошлась бы по квартире колесом, настолько меня переполняла радость. Мне удалось, удалось! И я была уверена, что два дня со временем перерастут в полноценную рабочую неделю с полной загрузкой, а академию Матвей все-таки оставит, потому что быть хирургом – это то, для чего он родился, пусть это звучит пафосно. Это была моя грандиозная победа, и когда завтра я расскажу об этом Василькову, уверена, он тоже будет рад.
