– Хулу и похвалу приемли равнодушно.
– Ну, как знаете.
А через два дня курьер принес мне плотный коричневый пакет.
– Что это? – спросила я, расписываясь в получении.
– Не знаю. Я только курьер, привожу, что выдадут.
В кабинете я распечатала пакет, и из него выпала флешка – такая, как обычно бывают в видеокамерах старого образца. Вставив ее в компьютер, я включила и увидела операционную. Но это была не наша операционная – другие лампы, другой стол, более старое оборудование. На столе под простыней лежит пациент, но лица я не видела, только операционное поле – грудь слева. А вот и Авдеев. Он подходит к столу, поправляет простыню, зачем-то смотрит в лицо пациента. Замирает на секунду, потом протягивает руку, и медсестра вкладывает в нее скальпель. Надрез, открывается окно в грудной клетке, ранорасширитель разводит края. Видно плохо, но я понимаю, что в окне между ребер бьется сердце. И вдруг Авдеев замирает. Проходит минута, другая… медсестра суетится, толкает его в локоть – реакции нет. Еще минута, еще… мне показалось, что прошла целая вечность до того момента, как Авдеев очнулся и принялся зашивать окно обратно. Похоже, пациент умер, пока хирург пребывал в прострации. Точно – Авдеев смотрит на часы, сдергивает маску и что-то говорит. Медсестра, похоже, кричит – маска тоже сорвана, шевелятся губы. Она выбегает из операционной, а Авдеев аккуратно накрывает труп простыней, закрывает лицо, но перед этим долго вглядывается в него, как будто запоминает.
– Можно, Аделина Эдуардовна?
Я вздрогнула и отпрянула от монитора – в кабинет вошел Авдеев, улыбающийся, свежий, готовый к работе.
– Что это вы смотрите?
Он обошел стол и, бросив взгляд на монитор, окаменел:
– Откуда это у вас?
– Курьер принес утром.
– Я могу все объяснить.
– Не нужно. Я видела достаточно. Это и есть причина вашего ухода из кардиохирургии? Вы дали умереть больному прямо на столе? Заведующий об этом знал?
– Нет, – негромко сказал Авдеев. – Как не знал и того, что на столе – моя мать.
У меня перед глазами поплыли яркие круги. В моем кабинете находился человек, который стоял и смотрел, как умирает на столе его родная мать, и даже пальцем не пошевелил, чтобы это исправить. Можно ли представить себе чудовище большего масштаба? Вряд ли…
– Аделина Эдуардовна…
– Авдеев, как вы спите по ночам с таким грузом на душе?
– Спит он плохо. Но я помогу ему это исправить. – Я обернулась и увидела, как в кабинет входит вернувшийся наконец с больничного Иващенко. – Доброе утро, если еще можно его таковым считать.
– Ну, вряд ли… что вообще происходит?
– Давайте все вместе попьем кофе и обсудим, – предложил Иван, в руках которого я увидела поднос с тремя чашками кофе. – Располагайтесь, Игорь Александрович, – пригласил он, и Авдеев нерешительно присел на край стула. – Держите чашку. – Иващенко подвинул ее так, чтобы Авдеев мог дотянуться, поставил вторую передо мной, а сам уселся по привычке на диван. – Жаль, я не успел раньше. Кто вам принес эту флешку?
– Я же сказала – курьер. Но вы-то откуда знаете о ее существовании?
– Так Игорь Александрович рассказал. Он уже неделю ко мне приезжает, сперва домой, а сегодня уже в кабинет. И мы на верном пути.
Я сжала пальцами виски, в которых бухали молоты, грозя расколоть мой череп надвое:
– И что мне теперь с этим делать?
– Работать, – невозмутимо сказал Иващенко, отпивая глоток кофе. – Работать, Аделина Эдуардовна. Клиника не может позволить себе потерять хорошего хирурга. Вы ведь не станете это оспаривать?
– Это – не стану. Но…
– Тогда все остальное не имеет смысла. Мы закончим курс психоразгрузки, а Игорь Александрович на это время возьмет отпуск, правильно? И как только он будет полностью готов, снова вернется к своим обязанностям. Я не вижу никаких причин лишать его того, что он прекрасно умеет делать.
– И вас не беспокоит моральная сторона?
– Меня – нет. Он вполне осознает, что именно совершил, как осознает и то, почему так произошло. Я, каюсь, просмотрел в архиве больницы историю болезни его матери. Даже если бы операция прошла успешно, она могла не очнуться от наркоза. И сердце было изношено до критической степени. Есть заключение патологоанатома. Так что, Аделина Эдуардовна, можете спать спокойно. И Игорь Александрович со временем тоже обретет такую способность.
– Черт бы вас побрал, дорогой Иван Владимирович, – с досадой произнесла я, понимая, что формально он прав. – Мне нужно как-то это переварить.
– У вас будет достаточно времени, пока не закончится курс. А теперь подпишите доктору Авдееву заявление на отпуск без содержания, и мы пойдем в мой кабинет продолжать сеанс.
Авдеев положил передо мной лист бумаги, усеянный строчками, выведенными его безукоризненным почерком, и виновато улыбнулся:
– Я не хотел пугать вас.
– Я не испугалась, – заверила я, подписывая заявление. – Поправляйтесь. И потом милости прошу назад, в отделение.
– Спасибо, – искренне проговорил Авдеев и вдруг, бережно взяв мою руку, поднес к губам.
Кажется, я покраснела так, что даже Иващенко смутился и отвел глаза.
Надежда
Я отдала книгу-шкатулку с брошью Игорю и испытала облегчение – теперь не нужно будет вздрагивать при мысли о том, что она лежит в моем шкафу. Одной проблемой стало меньше.
После того разговора в «зимнем саду» Игорь вдруг исчез. В другое время меня это никак бы не взволновало и не тронуло, мы и прежде пересекались с ним здесь случайно. Но после того, что он рассказал, я испытывала тревогу и беспокойство за него. Наверное, это происходило потому, что Игорь остался единственным человеком, который знал меня до всего произошедшего. Хотелось иметь хотя бы бывшего родного человека. И я решилась задать вопрос о его исчезновении своему врачу. Вячеслав Андреевич удивился:
– Авдеев? А откуда интерес?
Я сперва хотела прикинуться влюбившейся дурочкой, но потом поняла – нет смысла врать, все равно всплывет, да и что такого, дело-то прошлое.
– Он мой бывший молодой человек.
Брови Василькова взлетели вверх. Он сдвинул на кончик носа очки и протянул:
– Да вы, Надежда, полны сюрпризов. А Авдеев настоящий партизан, словом не обмолвился.
– Зачем? Мы давно расстались.
– А позволите узнать причину?
– Вячеслав Андреевич, скажите прямо – его уволили?
Васильков аккуратно взял меня под локоть, отвел к дивану у окна:
– Разве его должны были уволить?
– Слушайте, ну, сколько можно притворяться и водить хороводы? Давайте начистоту – я вам расскажу все, что вы хотите знать, а вы – мне. Идет? – предложила я.
