Вытащив из полевой сумки блокнот и хорошо заточенный синий карандаш, капитан Романцев смотрел прямо в глаза Кондрашову. Обычно блокнот и карандаш в руках контрразведчика производят на собеседника удручающее впечатление. Одно дело — простой разговор, и совсем другое — беседа под запись. Даже самые закаленные бойцы начинают подбирать слова, опасаясь ляпнуть лишнее.
Сержант держался невозмутимо, как будто ни остро заточенный карандаш, ни раскрытый блокнот, ни сам капитан со строгим взглядом не имеют к его судьбе никакого отношения.
Может, он все-таки переживает, но умело скрывает свои чувства? Такие крепкие экземпляры тоже встречаются. А что, если он — хорошо подготовленный абверовский агент?
— Первый стрелковый корпус, Вторая стрелковая дивизия, Двести шестьдесят первый стрелковый полк.
— Дислокация дивизии?
— На самой западной границе, где-то в пятнадцати километрах севернее крепости Осовец.
Капитан Романцев записал сказанное. Район ему был знаком. В крепости Осовец ему приходилось бывать. Перед самой войной с группой молодых офицеров он был командирован туда на несколько дней. Следовало познакомиться с методами работы местных контрразведчиков, накрывших целую немецкую сеть, оставленную Абвером еще в тридцать девятом году. Немецкая агентура проникла даже в органы власти. Именно там Романцев почувствовал неизбежность войны с Германией.
— Фамилия командира полка?
— Трутнев Семен Павлович, — последовал немедленный ответ.
— Как встретили первый день войны?
— Был бой… В одиннадцать часов утра. Передовые части, в том числе наше подразделение, находились на рубеже Руда. Это в шести километрах от Граево. Наша дивизия держала оборону на рубеже Гоненз — Осовец — Нова — Весь. Через четыре дня немецкие танки прорвали нашу оборону, и мы стали отступать в направление Кнышин — Волковыск.
— Как быстро наступали немцы?
На какой-то миг лицо Кондрашова помрачнело, затем вновь приняло бесстрастное выражение. «На первом рубеже он был, вне всякого сомнения, — подумал Романцев. — Воспоминания даются ему непросто».
— Настолько быстро, что большую часть вооружений нам пришлось оставить у немцев, а дальше наша дивизия попала в Белостокский котел. Из нашей роты в живых осталось только восемь человек. С остатками дивизии мы пробивались дальше на восток.
— Через какие населенные пункты проходили? — продолжал допытываться Романцев, записывая в блокнот ответы сержанта.
— Прошли через Сокулку, потом через Крынок… Раньше все это была Польша. С боями пробились в Большую Берестовицу. Это уже Гродненская область, дошли до Рубежевичей. Но там уже были немцы… На всех господствующих высотах стояла немецкая артиллерия, лупила по нам из всех орудий! Тогда очень много бойцов полегло.
— И вы даже не предприняли попытку пробиться? — спросил Романцев. — Лучше погибать с оружием в руках, чем отсиживаться по норам.
— Мы так и решили! — В голосе Кондрашова зазвучали металлические нотки, разговор начинал его напрягать. Цепануло! Переживания вырывались наружу. — Другого выхода у нас просто не было. Третьего июля мы попытались пробиться из кольца.
— Командир дивизии был с вами?
— Да, с нами.
— Как его фамилия?
— Не знаю, к чему этот разговор, товарищ капитан, и что вы от меня хотите, но командиром дивизии у нас был полковник Гришин Михаил Данилович. Если вы мне не верите, могу описать его внешность. Ему немногим за сорок, высокого роста. Худой, коротко стриженный…
— Не нужно, — оборвал его капитан Романцев. — Что было дальше?
— А ничего не было… Страх куда-то пропал. Столько смертей видел! Думалось даже: скорее бы все это закончилось. Убьют, и ладно! Днем раньше, днем позже, какая разница? Для многих война так и закончилась. Полковник Гришин построил нас… то, что осталось от дивизии, и сказал, что нужно прорываться, идти к своим, другого выхода у нас нет, иначе нас ждет позорная смерть в плену. Когда стемнело, мы и поперли!.. С криком «ура» прямо на немецкие батареи. Фрицы как дали по нам залп-другой, от нас только один пшик остался… А там, кто уцелел, уже поодиночке к своим пробивались.
— Когда вы вышли к своим?
— В деле все написано.
Пробило! Под носом Кондрашова выступили капельки испарины, уши пылали, но лицо оставалось спокойным.
— Хочу услышать ответ от вас.
— К своим я вышел двадцать восьмого августа.
— Куда именно?
— Части не назову, потому что были сборные полки, но вышел к передовым частям, это будет западнее Белого.
— Что же вы делали целых два месяца на оккупированной немцами территории?
Тимофей ждал, что сейчас Кондрашов не выдержит, шарахнет кулаком по столу и скажет: «Тебя бы туда!» Но сержант только глубоко вздохнул, погасил негодование и все тем же спокойным голосом с незамысловатой откровенностью ответил:
— Старался выжить… Прятался, где-то укрывался. Несколько дней у одной вдовы жил. Мужа ее в Финскую убило. Потом в лесу укрывался в охотничьей землянке. А ночью к своим топал.
— Ты откуда родом? — неожиданно сменил тему разговора Романцев. Вытащил из кармана трофейный портсигар, извлек из него папиросу, продул мундштук.
— Из смоленских крестьян, — отвечал Кондрашов.
Чиркнув спичкой, Тимофей прикурил.
— Из смоленских, значит… — Выдохнув дым, он проследил за тем, как упругая струйка, достигнув потолка, превратилась в полупрозрачное серое облако. — Вот только говорок у тебя не смоленский.
— А какой же? — Губы Кондрашова дрогнули в пренебрежительной ухмылке.
Дерзок. Смел. При разговоре с офицером военной контрразведки так говорить осмелится не каждый. Большая часть не рискует даже смотреть в глаза. А этот ведет себя так, будто знает, что ему ничего не будет. Словно матушкиной молитвой заговоренный.
— У тебя южный говор.
— Батя у меня из-под Воронежа, — широко улыбнулся Кондрашов. — У родственников часто бывал, вот мне и передалось.
Тимофей не мог избавиться от ощущения, что Кондрашов не тот, за кого себя выдает. Ощущение, что топчешься где-то рядом, вот только никак не можешь ухватить главное.
— Из-под Воронежа, говоришь… Вот только говор твой больше на украинский похож. — Слегка понизив голос, капитан спросил: — А близ Кракова бывать не приходилось?
В ответ — все тот же спокойный взгляд и легкая насмешка:
— Это Польша, товарищ капитан? — И твердо, выговаривая каждое слово: — Я не бывал ни в Кракове, ни где-либо еще за границей.
Часом ранее Романцев получил от Утехина шифрограмму, в которой говорилось о том, что в одном из подразделений дивизии действует выпускник Краковской разведывательно-диверсионной школы, созданной еще до войны и набиравшей для обучения исключительно украинцев. Школа осуществила несколько выпусков, часть агентов была переброшена специально подготовленной резидентурой через переправочные пункты в Венгрии и Словакии на советскую территорию для устройства на работу на ведущих промышленных предприятиях, другая часть сумела внедриться в армейские корпуса.
