Новый взрыв хохота со стороны Рыжика.
– «Конюшня» – просто название такое, для понта. Типа, они все такие древние, с традициями…
У Рыжика очень довольный собой вид. На лице – выражение превосходства мужского интеллекта над женским.
Чем ближе к метро, тем больше вокруг становилось народу. Нас то и дело пихали, толкали и проходились по ногам. На вход в вестибюль «Пионерской» вытянулся длиннейший хвост. Еще пять лет назад здесь такого не было, а все из-за этих новостроек.
Комендань явно переживает строительный бум. Раньше тут были только огромные зеленые пустыри, а теперь плюнуть некуда – непременно попадешь в чью-нибудь оранжевую каску. Слева от нас новый небоскреб, похожий на воина в древнерусском шлеме, мрачно смотрел на другой небоскреб, похожий на нахальную жабу с высунутым до земли сорокаметровым зеркальным языком. Дальше были хаотически были разбросаны белые ветшающие коробки «кораблей»-девятиэтажек, а между ними, на каждом свободном пятачке, велась интенсивная застройка. Вдалеке, за плоскими крышами «кораблей», торчала и вовсе странная башня. На жилой дом непохожа – вся белая, ни единого балкона, – а на зубчатой верхушке мигает красный огонек.
А справа, за грязной и суетливой полоской торговых павильонов, уснувшими волнами вздымались пологие изумрудные холмы Удельного парка. Оттуда веяло свежестью и тишиной…
– О, кстати, – не унимался Рыжик, – ты видела блондинку, на центральной трибуне, еще орала и флажком махала? М-м-м… – и взгляд стал такой задумчивый, туманный, что сразу захотелось дать ему хорошего пинка. Ну какой реакции он от меня ждет? «Да, я сразу заметила! Клевые у нее буфера, а ноги от ушей ваще улет!»
– Послушай, Рыжик, – в сердцах рявкнула я, – Ну сколько можно трепаться об одном и том же! Или о девчонках, или об автогонках, или где бы денег раздобыть! Неужели тебя в жизни ничего не интересует – только деньги и девчонки?
– Не деньги и девчонки, а «бабки» и «телки», – уточнил Рыжик. – Бабки и телки – это круто!
И принялся мерзко хихикать, очень довольный своим остроумием. Я нарочно никак не отреагировала. Рыжик далеко не так туп, как притворяется, но потакать ему я не собираюсь.
Мимо ломился народ. Меня в очередной раз толкнули. Терпение лопнуло.
– Слушай, ты случайно не заметил, что мы обошли все пивные ларьки по левой стороне Коломяжского?!
– Но осталась ведь еще правая сторона! – радостно объявил Рыжик и потащил меня на переход. Я уперлась обеими ногами.
– Достало! Хочу тишины и покоя! И чтобы мне никто каждые десять секунд не наступал на ногу.
– Это где ж ты найдешь такое место на Комендантском?
– А парк?
– Па-арк? – Рыжик с кислым видом посмотрел на другую сторону проспекта. – Че там делать-то, в этом парке?
– Как что – гулять! Дышать свежим воздухом!
– Мда?
– Там живая природа! – соблазняла я, а в голове уже вертелась та самая мысль. А не наведаться ли на полянку? Просто так – посмотреть, что да как. Разумеется, никаких проникновений в чужой домен. Да и вход наверняка давно закрылся. И вообще, со мной Рыжик. Просто постою там на травке…
– Давай, пошли. Белочек покормим!
На лице Рыжика застыло обиженное выражение: – «Но там же нет пива!»
– О'кей, компромисс, – согласилась я. – Идем в парк, гуляем там полчасика, а потом возвращаемся и обходим всю правую сторону Коломяжского в поисках твоих несчастных «трех медведей»!
На том и договорились.
До полянки в глубине парка мы добрались минут за двадцать. С прошлого раза здесь ничего не изменилось. Кажется, после нас сюда никто не забредал. Даже пачка из-под сигарет, которую Антонина бросила в траву, там и валялась. Над головой монотонно шумели березы. Ничего прозрачного, весеннего в них уже не осталось – они словно надели плотные зеленые маски… Так, а это что?
Проход между двумя березами – тот самый, через который я в прошлый раз проникла в чужой домен, – был перекрыт. Причем очень странным способом. Кто-то не поленился обмотать стволы черными нитками, густо, как паутиной. Небось, не одну катушку истратил. «Паутина» начиналась примерно от уровня колен, а заканчивалась на высоте пары метров.
Я остановилась так резко, что Рыжик наступил мне на всю ту же исстрадавшуюся ногу.
– Гелька, ты чего?
– Смотри! – я указала на затянутый нитками проход.
– Ну, нитки. Вот же кому-то делать нечего было. И что?
– Да ничего! – с досадой ответила я, внимательно рассматривая паутину. Что бы это значило? Если это не детские забавы, и не маловероятное случайное совпадение, значит, кто-то знает о том, что здесь – проход в чужой домен. Может, кто-нибудь из наших постарался? Или Антонина? Нет, это не в ее стиле…
«Не иначе, как вход закрыл владелец домена, – решила я. – Не хочет, чтобы к нему всякие шастали. Логично. Но почему нитками?»
– Гелька, пойдем отсюда.
– Подожди ты…
Я подошла поближе к «паутине», коснулась пальцем нитки. Ничего особенного не произошло – только я заметила, что нитка шерстяная. И в чем смысл? Может, тонкий намек? Непонятная ловушка?
– Рыжик, ты не отойдешь в сторону? Мне…м-м… в кустики захотелось. Да, да… Подальше. Вот туда, за деревья… Ага. И отвернись.
– «Избушка-избушка, повернись к лесу передом», – процитировал бойфренд, удаляясь в указанном направлении.
Вот теперь можно было немного поработать. Я подошла вплотную и заглянула в просвет между нитками, на ту сторону. Березы сегодня глухо молчали. Но определенно пространство там было другого качества. Вход остался. И я бы, пожалуй, смогла туда пройти. Если однажды прошел в домен, второй раз войти по своим старым следам уже несложно – лишь бы никто не мешал…
Кажется, на той стороне было темнее, чем здесь. В лицо дул слабый, но раздражающий холодный ветерок, студил кожу. Дыхание чужого домена… Ах, если бы не было Рыжика, я бы попыталась…
И тут я заметила что-то белое. Оно было приклеено с той стороны к ниткам, словно бабочка, угодившая в паутину. Нечто вроде листика бумаги, намотанного трубочкой на нитку на уровне глаз. Он висел со стороны домена, поэтому с полянки оставался невидимым. Я не без опаски просунула внутрь руку по самое плечо, стараясь лишний раз не касаться ниток, оторвала лист и вытащила – записку!
Никакого адресата на ней не было. Я с внутренним холодком развернула ее и прочитала:
«Любимая, не ходи по этой дороге, она нестабильна».
Непонятно почему, по коже пробежали мурашки. «Кто это – любимая? – волнуясь, подумала я. – Это мне? Кто же это написал?»
Я снова уткнулась в записку. Почерк был крупный, размашистый, мужской. Написано черной шариковой ручкой. Лист – обычный стикер, квадратик с клейкой полоской. Так… Это еще не все!
