— Ну как, не совсем сама. Я уговорила Катьку помочь мне, — каюсь, тут я немного слукавила, но так меня распирало от гордости за то, что удалось-таки проявить к себе хрякинский интерес, что я б пошла и не на то. — И мы уже кое до чего докопались. — А вот даже на что.
— Правда? И до чего же? — Словно опомнившись, Колька наконец-то завел мотор, и мы тронулись.
— Ты знаешь, например, что Наталья получит наследство, оставленное ее мужу итальянскими родственниками?
— Что? Кем? Когда?
«Ага! Он этого не знает!» — обрадовалась я и, весьма довольная собой, продолжила:
— Как когда? Я не сильна в законах, но, наверное, через полгода.
— Ты-то откуда узнала? — нежно поинтересовался он.
— У женщин свои секреты, — засмеялась я. — Может, ты еще и про любовницу не знаешь?
— Какую?
— Не какую, а чью! — продолжала, как больная, смеяться я. — Убитого Крюкова. Как это ты не знал? Вы же друзья!
— Ладно, слушай, я все это знал, просто тебя проверял. Хотел узнать, чего ты стоишь как сыщик.
Ах! Это удар ниже пояса!
— Обманщик! — Я шутя задвинула ему легонький подзатыльник. — Нехороший человек! Зачем ты так поступил со мной?
— Извини. За это я беру тебя в свою команду. Потому что ты молодец, настоящий Шерлок Холмс в юбке! Две головы лучше одной. Пойдешь?
«Ну наконец-то!» — еще сильнее развеселилась я, ведь конкретно того и добивалась.
— Пойду!
Остановив «БМВ» опять-таки возле моего подъезда, будто читая мои мысли, мой кавалер посмотрел на меня и спросил:
— Если я приглашу тебя в ресторан, ты согласишься?
— А ты пригласишь? — не веря своим ушам, уточнила я.
— Да. Уже пригласил. Ну так как?
Глядя в его глаза, полные всей той нежности, что только может содержать в себе богатая ресурсами планета, ответила:
— А почему бы и нет? Когда?
— Давай завтра. Я позвоню тебе ближе к вечеру.
Оставив ему свой номер, я вышла и на негнущихся ногах устремилась в подъезд.
Глава 4
В коридоре сразу за дверью я обнаружила ведро с речной водой, в которой плескались четыре очаровательного вида малюсенькие рыбехины, такие милашки! Из комнаты нарисовался папа.
— Тебя можно поздравить? — спросила я, имея в виду улов.
— Еще как! Четыре здоровенных окуня! Раздевайся, иди обедать, — без перехода добавил он.
Я еще раз глянула в ведро и попыталась примерить к прелестной мелюзге определение «здоровенные». Это рыбаки настолько сильно любят гиперболизировать, или окуни сами по себе настолько маленькие, что эти чудики считаются великанами? Если второе, зачем тогда их ловить? Даже похвастать нечем, я имею в виду перед непросвещенной темнотой вроде меня. Да еще и нужно ведь угробить на это целый день, а в холодное время года стоять на ветру в жуткой многослойной спецодежде и тяжелых резиновых сапогах… Нет, я этого не понимаю.
Не успела я скинуть кеды, как мама велела обуть их снова и отправляться в магазин.
— Пусть Танька идет! — взбунтовались во мне лень и некоммуникабельность: с продавцами же общаться надо, а я это не люблю и не умею.
— Совсем обнаглела, ничего по дому не делаешь, лодырь, тунеядка! — Эти «комплименты» вынудили меня обуться, но не более.
— Предлагаю консенсус. Пусть Танька общается, а я буду таскать за нее сумки.
На том и порешили.
— Пока ты неизвестно где шаталась, мы с предками ходили комнату смотреть, — поделилась со мной одноклассница, когда мы вышли из дома. У меня в руках были свернутые трубочкой пустые пакеты, у Таньки — ее розовый пиджак, который она сняла с себя по случаю теплой погоды, оставшись все в той же оранжевой юбке и красной блузке на пуговицах, которая, как и пиджак, не слишком гармонично смотрелась с низом.
— И что? — пропустила я мимо ушей «неизвестно где шаталась».
— Истинный дурдом. Клопов, тараканов, мышей и прочей мелкой живности навалом, а вот людей приличных не наблюдается: в одной комнате — два-три десятка граждан подозрительной национальности, в другой — отпетый псих. Каждодневно пытается совершить суицид, выпрыгнув из окна.
— И что же? — не на шутку перепугалась я. — Спасают?
— А чего там спасать — первый этаж, — резонно возразила Таня и первая вошла в двери мини-рынка.
— Реально дурдом, — согласилась я с поставленным ранее Грачевой вердиктом и последовала за ней.
Когда сумки стали слишком тяжелыми, я всучила Татьяне пустой пакет (осталось купить молоко и хлеб, донесет как-нибудь, не развалится) и отправилась домой.
Едва открыв дверь, я поняла: у нас гости, вернее, гость. С кухни доносился незнакомый мужской голос, который что-то возбужденно рассказывал, и это что-то, судя по искренним раскатам смеха моих родителей, было чрезвычайно смешным. Я успела разуться, когда в коридоре появилась мама, одетая в… норковую шубу.
Я, ни на секунду не веря своим глазам, прошептала:
— Что это?
— Нравится? По-моему, мне идет.
— Папа ведь опустошил всю подковровую область! Неужто в помойном ведре столько скопилось? — Послушай нас человек непросвещенный… Ну да ладно. По всей видимости, мы тоже живем в своего рода дурдоме.
— Нет! Представляешь, только вы за дверь — звонок. Думала, денег не взяли и ключи забыли. Открываю — тот самый бизнесмен, ну помнишь, когда я в праздник его зубы лечила? Так вот, говорит, не знает, как отблагодарить…
— А как же двести долларов? — вешая ветровку на плечики, напомнила я.
— Говорит, что не считает это благодарностью. В Москве, говорит, все лучшие врачи так берут. Но у нас-то область. Знаешь, скажу по секрету, — мама понизила голос до заговорщицкого шепота, — в моем кабинете твоя фотография стоит в рамке. Так он все время на этот снимок глазел. Соображаешь?
— Видать, искал надпись: «Это мы делаем с теми, кто мешает нам работать». Вот и молчал. Боялся. — Что и говорить, я не фанат своих зубов.
— Чушь не городи. Ты там очень хорошенькая. Он свататься пришел, понимаешь?
— Как в австралопитековский период. — В этот момент с кухни донеслось: «Огней так много зо-ло-тых…» — А спаивает он вас тоже за свои деньги? — рассвирепела я. Господи, ну почему меня так раздражает, когда люди тихо-мирно пьют и поют песни? В то же время, Господи, ну зачем люди вообще пьют?
— Чего-чего? Кто такие австралопитеки? Послушай, мы просто обмываем покупку. Он — во мужик! — подняла мать вверх большой палец. — А ты у меня совсем уже в девках засиделась. Любовь, что ль, ждешь? Не существует ее, любви-то, она еще в нашу с отцом твоим молодость сходила на нет. На сегодня и вовсе остался один голый расчет. А Володя, между прочим, нестарый, богатый и холостой.
