— А все же?
— Ты думаешь, что если я следователь, то только и делаю, что сижу в кабинете? Нет, Юля, в жизни все похуже, нежели в твоих книжках. Алле, Сергей Степанович? Следователь Акунинский… А? Какие книжки? Да нет, я не вам. Здесь дочь ваша… Да нет же, не у вас здесь, а у меня здесь. Мы сейчас в отделении находимся. Да и где ей еще быть такой?… Нет, не шучу. Забирайте скорее, а то она и тут всем нервы вымотала, мы вам еще приплатим… — Последовала пауза, в течение которой мой отец что-то объяснял. — Ах, вот оно что. — И следователь повесил трубку.
— Что? Они не хотят меня забирать? Даже… даже за деньги? — Я почувствовала, что сейчас расплачусь.
— Слава богу, нет, хотят. Я бы на их месте не хотел… Просто у вас сломалась машина, и придется твоему папе искать, у кого бы машину позаимствовать. Или такси вызывать будут. До тех пор тут посидишь, ничего с тобой не сделается. Ну что, времени у нас навалом, поэтому я внимательно тебя слушаю.
— А я ничего не говорю!
— А я жду, когда ты, голубушка, расскажешь, как докатилась до жизни такой, что ночью на помойке деньги ищешь.
Делать нечего, стала рассказывать, для начала задав вопрос а-ля Таня Грачева:
— Вот вы где деньги храните?
— Не понимаю, при чем здесь я? — засмущался Акунинский, но все же ответил: — В серванте. Но какое это имеет значение?
— Самое прямое, — заверила я. — Вот у вас — в серванте, а у нас — в мусорном пакете, в специальном мешочке. Поняли теперь? — Далее последовало повествование про Таньку и вынос мусора, а как следствие — про ночной поход по бакам.
Он прыснул в ответ на рассказ и покрутил пальцем у виска, впрочем чувствовалось, что обидеть не хотел, ну я и не обиделась. Я только не могла понять, к чему этот жест относился — ко мне за мое ночное приключение, или ко всей моей семье за привычку прятать деньги в мусоре. Поразмыслить над этим мне не удалось, потому что внезапно меня посетил образ бомжа Васьки, который так яростно умолял отпустить нас. И что же вышло? Я, значит, сижу здесь и жду, когда за мной приедут и увезут домой, а бедный Василий там, за решеткой, на нарах… Быть может, его тоже сейчас раздевают, как пытались сделать со мной, и никто ему не поможет. Или уже раздели?
— Борис Николаевич.
— Да.
— У меня к вам одна просьба.
— Эх, скоро я твоими просьбами дом выстрою, — заговорил он загадками. И при чем тут дом? — Ну говори.
— Тогда на помойке со мной один парень был.
— Что, помогал деньги искать?
— Да нет, он там был сам по себе. — Я набрала в грудь побольше воздуха и вымолвила: — Бомж он.
Борис Николаевич схватился за сердце:
— Так, еще бомжей мне не хватало. За каким кляпом он тебе сдался?
— Приведите его, пожалуйста, сюда!
— Зачем? Он же бомж! Его все равно дома никто не ждет, потому что у него нет дома. Здесь ему лучше. Крыша над головой и прочее.
— Да, я знаю, но… — На улице его никто против воли не разденет! Но как я об этом скажу? — Борис Николаевич, вы, наверно, меня не поймете, но он… он, наверно, голый! — Я рассчитывала разглядеть в его суровых глазах намек на сочувствие к оголенному, но в них заплескался… испуг! Почему? — Только отцу не говорите! — поспешно добавила я. Он ведь у меня такой! Услышит про особь мужского пола и устроит допрос в гестапо!
— Да уж, конечно, ТАКОЕ скажешь… Хм, я понимаю, Юля, тебе семнадцать лет, это естественно, что у тебя возникает, хм, некий интерес, но… Просить меня привести к тебе обнаженного бомжа, дабы удовлетворить твое любопытство, — это, по-моему, слишком! Попроси мать купить тебе какие-нибудь там журналы, не знаю…
Смысл сказанного доходил до меня очень медленно, как до тираннозавра, но когда дошел…
— Спятил!! — вскочила я с кресла. — Ты че, совсем?! Мне не нужен голый мужик! Я прошу тебя его выпустить, пока с ним еще не сделали какую-нибудь гадость!
— А, вон оно что… — Бориска покраснел всей своей лысиной, которая, на мой взгляд, с каждым днем завоевывала все большие территории на площади его головы. — Так, — сказал он, выдержав пятиминутную паузу, в течение которой, надо полагать, переваривал всю несуразность случившегося. — Мало того, что я ее вытащил, она еще настаивает на освобождении какого-то предположительно голого бомжа! Дела-а…
— Бомжи тоже люди! — проснулась во мне ярая противница всяческих дискриминаций. Потом она во мне слегка попритихла и решила брать Акунинского жалостью: — Он такой хороший человек!
Он прыснул со смеху.
— Боже, она введет меня в могилу! Даже в таком месте успела с кем-то подружиться! Ладно, сейчас все устрою, — махнул он рукой и снова пододвинул к себе телефон.
Через пятнадцать минут взору моему предстал блаженно улыбающийся Василий. Одетый.
— Это и есть твой протеже? — проявил следователь любопытство и не побрезговал оглядеть новоосвобожденного. — Н-да, — протянул в итоге, чем оскорбил мой вкус. — Имя-то есть у вас?
— А как же? Василий Петрович Бардо меня звать, — ответил мой недавний «коллега».
— Так вот, Василий Петрович. Запомни лицо этой дамы, благодаря ей ты на свободе и… — он, видимо, хотел добавить «необнаженный», но передумал, — неважно. Ступай.
Бомж Васька ничего не понял, но все же послушно уставился на мою перепачканную картофельными очистками и еще бог знает чем физиономию, стараясь запечатлеть навеки в памяти, а я не жаждала, чтобы меня запомнили таким чудо-юдо, и добавила к вышеозначенному образу милую улыбку до самых ушей, однако та мало что могла исправить.
Бардо ушел, а отца ждали еще минут двадцать и не знали, чем себя на этот промежуток времени занять. Разумеется, я пыталась клещами вытянуть из друга следователя хоть полслова о расследовании, но он настолько был верен тайне следствия либо я настолько была менее обаятельна, чем, допустим, та же Катька (да еще и с картошкой на лице), что у меня ничего не вышло. В конце концов папа застал нас с Акунинским за разгадыванием скандворда, причем у обоих сильно слипались глаза, заклиная на долгий, крепкий сон, так что читали задания мы вслух и с десятой попытки.
— Так зо-вут Бор-дов-ских. Раз-два… четыре буквы. — Бились мы над очередной головоломкой, предназначенной, судя по всему, вундеркиндам, а никак не уставшим рядовой школьнице и типичному следователю.
Тут-то и заявился папаня и, будучи вне себя от ярости, крикнул мне:
— Юлия!
— А! Точно, Юлия! — обрадовались мы и перешли к следующей непосильной задаче: попытаться распределить вышеназванные буквы по клеточкам.
— Я ведь предупреждал, до чего может довести твой «бокал шампусика»! — передразнил он. — Помнишь, что я говорил про женскую колонию?!
— Пап, я ведь попала сюда не из-за алкоголя, а из-за денег!
— Что? При чем здесь деньги?
