— Ты что, больная?! — разозлилась я, отбросив лопату.
Юлька не растерялась и сию же секунду нашлась с ответом:
— Во-первых, мне страшно, а ты именно так учила избавляться от страха! Во-вторых, птице это стихотворение должно прийтись по душе, это же практически ей посвящается, возможно, она прислушается и заглохнет, наконец.
— Во-первых, вороне по хрену, о чем стихотворение, которое ты декламируешь. Во-вторых, давай это ты заглохнешь, ладно?
Образцова надулась и правда замолчала. Я взяла у нее из рук лом и, вставив острие в щель ступени, начала гнуть в сторону. Камень издал какой-то звук, похожий на хруст, а я обрадовалась. Неожиданно ворон, продолжая неистово, демоническим голосом каркать, сорвался с ветки и полетел прямо на меня. Я закричала и, поняв, что меня вознамерились атаковать, закрыла лицо руками, а Юлька начала креститься, бормоча что-то наподобие: «Чур меня! Чур меня!»
— Помоги! — взмолилась я, отбиваясь от назойливой птицы, возымевшей неоправданно жестокое желание выколоть мне глаза своим страшным темно-серым клювом, и ощущая, как черные перья крыльев рассекают воздух надо мной: ворон словно ждал, что я вот-вот потеряю бдительность и открою лицо.
Юлька, спрыгнув вниз, подхватила с забетонированной земли лопату и со всего маху, целясь в птицу (я надеюсь на это), но промахнувшись, шлепнула по моему плечу. Я вскрикнула, но ворон все ж таки отстал от меня, полетев прочь с кладбища. Мне послышалось, точно он, улетая, во всю глотку смеялся.
— Сволочь! — обозвала я подругу, потирая плечо.
— Да, я тоже ненавижу птиц.
— Я не про него, я про тебя!
— Да? За что? Я же не нарочно! Кать, я ведь говорила, что этот ворон здесь неспроста! Он, наверно, является кем-нибудь, кто тут захоронен. Переселение душ. Оттого и не хотел, чтобы место, где упокоилось его прежнее тело, тревожили.
— Послушай сама себя, что за бредни? — Я все еще терла ушибленную поверхность. — Он просто голоден и решил подкрепиться человечинкой! Теперь орудовать ломом придется тебе. Я не могу пошевелить плечом.
— Боже, тебе больно! — доперло наконец до моей подруги-садистки, и она начала, жалобно скуля, гладить меня по макушке, целуя в щеку.
— Неужели! — оскалилась я, отстранившись. — Я тебя, конечно, тоже люблю, дорогая, но давай сперва завершим начатое. Держи, — отдала я ей лом.
Юлька встала в мою позицию и стала сражаться с третьей ступенью, вооружившись железякой, а я светила ей фонарем, настороженно глядя по сторонам. С одного бока, я боялась, что живность вернется с подкреплением из как минимум еще двух особей, а с другого, Женькины слова про полночь возымели некий эффект. Мне начало казаться, что кресты, куда ни глянь, едва-едва качаются, а на могилах шевелится земля. Время от времени я даже натыкалась на что-то сродни пяти почти разложившимся пальцам, тянущимся из-под земли, но, отведя взгляд, а потом вновь туда посмотрев, понимала, что это лишь игра воображения.
Образцова продолжала истязать ступень. Это длилось долго, проклятый бетон никак не желал поддаваться, наконец минут через пятнадцать раздался еще один долгожданный последний хруст — ступенька окончательно раскололась. Я присела и принялась копаться в обломках, отбрасывая здоровой рукой куски ступени подальше, иногда попадая в ограды, но у меня не было времени извиняться за это, авось мертвецы великодушно простят гостье сии промахи. Юлька, сев рядом, стала помогать. Через считанные секунды мы полностью разобрали ступеньку, но, как я ни крутила фонарик, направляя луч света в то место, где она раньше была, он ничего любопытного не высветил. Карты не было. Второй части пароля не было. Следовательно, сокровищ, спрятанных в металлической коробке глубоко под землей, тоже не будет.
— Нет! Этого не может быть! Где карта?! Где?! — Вскочив, я начала бегать по маленькой площадке, утыкаясь лбом в дверь, ведущую в склеп, потом натыкаясь на сидевшую возле разломанной лестницы Юльку, обратно — снова пока лоб не упрется в дверь, и так до бесконечности. Однако бесконечность длилась в течение минуты с небольшим: пространство для бега было очень маленьким, у меня почти сразу же из-за постоянной смены траектории закружилась голова, вынудив остановиться.
— Знаешь что, — поднялась Юлька и направила в меня луч фонаря, который я ей бросила, начав бегать. — Ты была права. А я, как всегда, дура дурой. Зря мы им открылись. Сто пудов, это твой Димка увел карту из-под носа. Вероятно, что Мишка тоже с ним был. Но Димка точно. Его рук дело! Я даже чувствую запах его одеколона!
Я напряженно принюхалась. С обонянием у меня дела всегда обстояли лучше, чем у кого-либо, знакомые даже подозревают, что в одной из прежних жизней я была собакой, однако никакого запаха, кроме пыли, тлена и свежевскопанной земли (видно, совсем недавно кого-то хоронили), не учуяла. Тогда поняла, что это была аллегория. Юлька просто дала мне понять, что это его почерк: брать с собой на экскурсии оружие, сбрасывать бандитов с моста, воровать пистолеты из рюкзаков и, наконец, уводить сокровища прямо из-под носа, опередив всего на один маленький шажок.
— С одной стороны, ты права, он мог это сделать, но вспомни, какой была ступень до нашего вмешательства? Да, в ней были щели, но невозможно было извлечь что-то изнутри, не сломав ее!
— Он воспользовался какой-то проволокой или… какой-нибудь уловкой. Он же психолог!
— И пловец, — добавила я, нахмурившись. Да, Димка был практически суперменом, но… загипнотизировать клочок бумаги, заставив его самостоятельно выползти из укрытия… даже для Каретникова это слишком.
— Я тут думала… Долго-долго… Они все сволочи, Катя! — Надо же, она поняла это! Правда, ей пришлось «долго-долго» думать, я же осознала сей факт в самом начале жизненного пути. Ну, не в начале, но где-то в подростковом периоде. Но, к счастью, практически каждое правило имеет исключения. Женя Логинов — одно из них. Есть и другие, я надеюсь. — Все сволочи! Эти мужики! Особенно Димка твой. Зачем они нам, а? Нам и вдвоем неплохо.
— На что ты намекаешь? — с иронией в голосе спросила я, однако, слегка дрогнув. Что этот Лисовский сделал с моей подругой? Да она на себя не похожа после свидания с ним.
— На то, — Юлька опустила фонарь, порывисто подошла ко мне и прижалась всем телом, — что мы должны быть вместе!
— О как! — повторила я Димку и отстранилась. — Клянусь, Юлька, если ты подойдешь ко мне ближе чем на шаг, я огрею тебя кулаком по челюсти!
— Ты не поняла. Я говорила, что мы можем жить вдвоем, забыв про мужчин. Так же, как и жили, только без мужчин!
— Типа лесбиянок, что ли? — уточнила я. Или это я спятила, или Юлька. Тут надо разобраться. Вдруг я ее просто неправильно поняла? Дай бог, если так.
— Ну не то чтобы… Но приблизительно!
— Что? — снова не поняла я. Как это приблизительно? Чего она хочет вообще?
Вопреки моим угрозам она опять подалась ко мне, обняла за талию и вспомнила, что уже очень долго — целых пятнадцать минут — не читала Михаила Юрьевича:
