Глава 1
Дороги вымерзли, сплошной лёд, а Брюнхвальд торопился, лошадей купил кованных плоскими, старыми подковами. Поэтому лошадей не гнали, чтобы ноги им на льду не переломать. Ехали медленно. Волков кутался от холодного ветра в свой старый плащ, толстый и тёплый, и подшлемник с головы не снимал. Перчатки ещё от дела в Фёренбурге у него остались, но руки в них мёрзли. Тонкие больно они были.
Зима была холодной настолько, что даже большая река, которая катилась с юга, у берегов обмёрзла. Вода в ней ледяная, тёмная.
Монахи сидели в возах, кутались в рогожи и одеяла, всё равно мёрзли, носы у всех синие. Кавалер невольно усмехнулся и подумал, что если бы святые отцы вылезли из телег и пошли, как шли за телегами солдаты, таща на себе доспех и оружие, что в обоз не влезли, то, может, и не мёрзли бы так. Нет, эти не вылезут, простые братья, может, так и сделали бы, но в возах ехали непростые монахи.
В возах ехал Трибунал Святой Инквизиции славной земли Ланн и славной земли Фридланд.
И ехать им ещё было до вечера, вряд ли они дотемна успеют в Альк. Самому кавалеру дорога давалась тоже трудно. Но не из-за холода, к холоду и голоду за двадцать, без малого, лет солдатской жизни он привык. А вот рана, полученная летом в поединке с одним мерзавцем, так и не зажила до конца. Синее тугое пятно на левой ноге выше колена не давало ему жить спокойно. То ли от долгой дороги, то ли от холода ногу крутило и выворачивало. Не то что бы боль была сильной, просто была бесконечной. Начиналась она, как только он салился в седло, и медленно, как холодное пламя, нарастала к концу дня, выматывая его до состояния тупого отчаяния к вечеру. Стыдно сказать, но прошлым вечером ему помогали слезть с коня слуга Ёган и юный оруженосец Максимилиан. А он едва мог наступить на ногу. И все: и солдаты, и монахи это видели. Вот и сейчас, когда день уже покатился под гору, кавалер растирал и растирал больную ногу, да всё бестолку. Эту боль могла унять только одна девочка. Косоглазая и умная Агнес. Только она могла положить на больное место свои руки с некрасивыми ногтями и, пошептав что-то богомерзкое, отогнать боль, загнать её глубоко внутрь тела. Но она осталась в Ланне, кавалер не решился взять её с собой сопровождать Святой Трибунал, особенно после того, что увидел у неё на крестце под юбкой. А она бы сейчас была очень кстати.
Волков вздохнул, съехал на обочину и остановил коня, жестом дал знак оруженосцу с его штандартом и слугам, Ёгану и Сычу, ехать дальше, сам стал пропускать колону вперёд.
К нему подъехал Карл Брюнхвальд, ротмистр глянул на кавалера, сразу догадался и спросил:
— Рана вас изводит?
Борода наполовину седая, виски тоже, не мальчик он, но двужильный какой-то. Без шапки, без перчаток. Под кирасой стёганка и всё. И холод ему нипочём. Только уши красны. И усталости ни капли.
— Нет, — соврал Волков, — рана ни при чём. Думаю, где вашим людям денег найти, у меня нечем им платить. Только надежда на попов, что они найдут богатого колдуна.
— Мои люди в вас верят, говорят, Иероним Инквизитор удачлив. Значит, деньги найдёт, — Брюнхвальд смеётся.
— Они меня зовут Иероним Инквизитор? — удивился Волков.
— Да, они же знают, что вы сожгли чернокнижника, что будил мертвецов в Фёренбурге. Так вас и зовут с тех пор Инквизитором, — он чуть усмехнулся, наклонился к Волкову и добавил негромко, — а ещё они говорят, что вы и сами знаетесь с колдовством.
— Что за дурь? С чего бы мне знаться с колдовством? — кавалер даже опешил немного.
— Солдаты — люди простые, говорят, что не могли вы с людишками Пруффа одолеть самого Ливенбаха. Да ещё богатств столько взять в городе. Не иначе то было какое-то колдовство.
Волков даже престал мёрзнуть, смотрел на Брюхвальда с каплей раздражения. И головой дёрнул, словно отгонял что-то от лица. Глупость говорил ротмистр.
— Солдаты — люди простые, — продолжал Карл беззлобно, опять усмехаясь, — лично я так не думаю.
— Подгоните людей, — сухо произнёс Волков, — нужно успеть дотемна в Альк.
— Да, ночевать в поле не хотелось бы, — Карл Брюнхвальд пришпорил коня и поехал подгонять солдат.
А кавалер ещё постоял на обочине, растирая больную ногу и думая, что правильно не взял с собой Агнес. Разговоры солдат ему очень не понравились.
А может, и зря не взял. На ветру ледяном ещё и плечо левое заныло, он уж про него забывать стал, а тут на тебе. Эх, хорошо бы было бы вернуться в Ланн, в тёплый дом, под перины к Брунхильде. Да пока нельзя. Никак нельзя.
Альк показался огнями, когда уже темно стало. Хорошо, что постоялый двор был на самом въезде в городок. Двор не имел названия, но был большой. Все лошади и подводы без труда уместились на дворе. Ёган и Сыч снова помогали кавалеру слезть с коня. Опять все смотрели на это. Опираясь на Ёгана, он прошёл в трактир, там, у стола, разделся, Ёган нашёл табурет, чтобы он мог снять сапог и положить на него ногу. Пришёл брат Ипполит, принёс попробовать новую мазь. Тут и хозяин трактира пожаловал, был он, видно, в отлучке, а, увидав столько постояльцев, прибежал выяснять, кто главный и кто за всех будет платить. Звали хозяина Фридрих, был это мужчина крупный и сильный, может, в городе имел влияние, Волкову он кланялся не очень учтиво, святым отцам, что уселись за другой стол, так и вовсе не поклонился, только глянул на них мельком. Немудрено, они были в простом монашеском платье, не Бог весть какие знатные попы.
— Господин мой, — начал он громогласно, — а что ж люди ваши в конюшнях моих спать собираются что ли?
Кавалер хотел ответить, что в покоях им спать дорого будет, но хозяин трактира продолжал:
— А лошади ваши на моём дворе стоять будут, платить за них вы собираетесь, а навоз кто будет убирать? И подводы ваши ещё место всё заняли. И солдатня ваша костёр жечь собирается, дрова у меня воруют, а то у кого же. Других-то дров тут нет. Как всё это считать будем?
Говорил он не то что бы дерзко, но неучтиво точно, почти как с ровней.
Волков уже хотел осадить наглеца, да не успел, за него Ёган заговорил, стал вровень с мужиком, он и сам был не меньше его и говорил тому с ехидцей:
— Ты бы, дядя, прежде чем лай поднимать, хоть узнал бы, кто у тебя на дворе стоит, а то не ровен час, в трибунал тебя потащат за грубость твою и неучтивость.
— Чего? — бурчал хозяин трактира, но уже не так, что бы совсем неучтиво.
— Чего-чего, того, — встрял в разговор Сыч, — перед тобой, дурья башка, сам кавалер Иероним Фолькоф, рыцарь божий, Хранитель Веры и охрана Святого Трибунала Инквизиции.
Если имя кавалера, может, и не произвели на трактирщика впечатления, то последние слова он явно отметил. Повернулся к столу, за которым сидели попы, и поклонился им, на этот раз так, как подобает, низко. Отец Николас благословил его святым знамением и улыбался благосклонно.
