Сыч долго говорил с мужиком, а вернувшись, сказал разочарованно:
— Дурень, говорит, что постояльцы ему не нужны. И денег не хочет брать, говорит, что руками деньгу зарабатывает достаточную. А больше ему не надо.
Волков видел через забор большие сараи и понимал, что именно такое место ему нужно. Он слез с коня, думал, что мужик заносчив и говорить с ним с коня — выказывать своё высокомерие, а тут нужно было польстить лодочнику.
— Добрый день, тебе, — сказал он, подходя к мужику.
— И вам, господин, — с уважением говорил хозяин.
— Меня зовут Фолькоф, я рыцарь божий, здесь по делу вашего герцога.
— Пусть длятся дни принца Карла, — сказал мужик. — А меня зовут Клаус Венкшоффер, я лодочный мастер.
— Мне необходимо место, и твой дом мне подходит, — он достал три талера из кошелька и протянул их мужику, — всего неделю или две, со мной будут люди, но нам подойдёт и сарай.
— А что ж за дело у вас, господин? — спрашивал мастер, но деньги не брал.
— Волноваться тебе не о чем, мы не разбойники и не воры.
— По вам видно, что вы не вор, не то, что по вашему человеку, что первый подходил, — говорил мужик не спеша. — Значит, дело герцога? А что ж за дело?
— Дело такое, что знать никому о нём не нужно, — Волков так и держал деньги перед ним.
— Ну что ж, — мужик глянул на Максимилиана и Сыча, — раз вы люди принца, отказать я не могу, — он взял аккуратно деньги с руки кавалера, — это за неделю, не то что бы денег у меня не было, я беру потому, как порядок должен быть во всём.
— Мне нужен сарай, в который никто совать носа не будет, — говорил Волков, а сам проклинал себя, думая, что нужно было давать два талера.
— А никто и не будет, один из моих работников уехал к родственникам, а второй вчера руку повредил. Мы тут с моей старухой одни. Дочь к нам по субботам приходит, а сыны так и вовсе редко.
— Пойдем, покажешь сарай, — сказал кавалер.
— У меня есть пустой один, я там доски хранил. Крепкий сарай.
Они пошли пешком вглубь огромного двора мимо недоделанных баркасов и лодок, Максимилиан поехал за ними, вёл в поводу коней, а Сыч вошёл во двор последний и закрыл ворота. Он уже чувствовал себя как дома.
Волкову Ёган-купец не нравился, уж больно разухабистый он получался, нарочитость так и лезла из этого крестьянина. Всё было ненатурально в нём: и оскорбительная манера звать разносчика, и дурная манера кидать деньги на стол. Но ничего посоветовать ему кавалер не мог. Они только наблюдали за ним с Сычом, а Сыч так и вовсе бранил Ёгана. Тот за столом сидел с местной шлюшкой, бабёнка уже успела прилипнуть к нему. Грудастая, не худая, не Бог весть что, но аппетитная. Совсем не старая. Волосы чёсаны, сама и платье чистые. Девка клянчила пиво, Ёган ей покупал, она ластилась к нему, просила есть, Ёган ей покупал. Но вот заметил Сыч, то, что было удивительно, в битком набитом зале, не было больше стола, чтобы за ним было хоть пару свободных мест. А Ёган с девицей сидели за большим столом вдвоём, длинная лавка с другой стороны стола так вовсе была пуста.
— Гляньте, экселенц, и не садится к ним никто, — тихо говорил Фриц Ламме.
— Ну, мало ли… Может, никто не хочет мешать людям, вон как у них всё ладится, — отвечал Волков, глядя, как Ёган своей мужицкой, здоровенной пятернёй лезет девке в лиф платья, а та озорно повизгивая, выпрямляет спину, оттягивает край платья, чтобы купеческая рука туда легче лезла.
— Нет, экселенц, она его опоит. Зелья плеснёт ему и обворует.
— Думаешь? А может, просто девка деньгу свою зарабатывает?
— Ну, посидим — посмотрим, — не верил Сыч.
— А где монах? — спросил кавалер.
— Да вон он в углу сидит, — Сыч смеялся, — не любит наш монах кабаки, я это ещё в Рютте понял.
Волков глянул в угол, там, на самом краю длинной лавки, у стены сидел брат Ипполит, только кружка и локоть монаха были на столе, всю остальную лавку и весь стол занимали разные люди, приличные и не очень. Они выпивали, ели, беседовали, а молодой монах сидел молча со скорбным видом, вздыхал да поглядывал то на Ёгана с девкой, то на кавалера с Сычом.
Тут пришли два новых посетителя, подошли было к столу, где развалился липовый купец и его бабёнка, постояли малость, глянули на девку, а та глянула на них, да так глянула, что пошли они подобру-поздорову искать другие места, хотя Ёган с пьяной купеческой бесшабашностью и звал их сесть.
— Нет, экселенц, непростая это баба, биться об заклад готов, непростая, — говорил Фриц Ламме. — Не хочет она, чтобы за стол с ними кто садился. Видать боится, что увидят чего лишнего.
Ну, теперь и Волкову так казалось, он не ответил, он заказал еду, продолжал пить пиво, слушать разговоры соседей и наблюдать за Ёганом. На улице тем временем уже стемнело. Людишек ещё прибавилось. Шум, смех, чад. А народ в кабаке был обычный, приказчики, купчишки да бюргеры. Ни бедные, ни богатые. Опасных людей кавалер не приметил. Пожалуй, он один здесь был с мечом.
Пришёл музыкант, стал играть на виоле. В кабаке народ попьянел, голоса звучали громче, смех чаще. То и дело взрывы хохота, даже за их собственным столом, пьяная толкотня. Песни. Сесть совсем было негде, кроме стола, за которым сидел Ёган.
Сыча и Волкова это уже не удивляло. Когда им стали носить еду, Ёган был уже изрядно пьян. Он опрокинул кружку, смелся, громко говорил, лапал шлюху, а та в свою очередь то и дело укладывала свою голову ему на плечо, а руку на его промежности и шептала ему что-то, шептала. А когда Ёган пытался её поцеловать в губы — не давалась. Смеялась.
— Налакался, крестьянская душа, — ухмылялся Сыч, принимаясь за жареную колбасу, — пьян, собака, уже. Нет, экселенц, непростая эта бабёнка.
— Ты знаешь, что, — говорил кавалер, поглядывая на Ёгана и шлюху, — иди-ка наверх, кажется, она его уже в покои тащит.
Повторять Сычу не нужно:
— Эх, — с болью в сердце произнёс он, глядя на колбасу, и встал, — и то верно, а то она дверь запрёт и потом даже не узнаем, в каких они покоях будут.
— Ты не дай ей дверь запереть, — сказал кавалер. — Войдём за ней сразу, там и поговорим тихонечко.
— А если упрямиться начнёт? — спросил Сыч.
— Купим вина, напоим её прямо там, да пьяную выведем, к лодочнику отвезём в сарай, и там ты с ней уже потолкуешь обстоятельно.
— Умно, — сказал Сыч и пошёл к лестнице, что вела наверх, к покоям.
И вовремя. Как только Фриц Ламме дошёл до лестницы, шлюха, что сидела с Ёганом, позвала разносчика для расчёта.
Сколько просил разносчик, кавалер не знал, но был уверен, что дурак Ёган переплатил. Он просто сунул руку в кошель и кинул на стол пригоршню денег, в основном медь, но и серебро мелкое блеснуло. Судя по тому, как шлюха смотрела на деньги и по тому, как кланялся разносчик, Ёган переплатил много. А потом этот дурень заорал похабную песню и стал выбираться из-за стола, а бабёнка тащила его за руку к лестнице.
