Волков откусил колбасы, хлебнул пива, дождался, пока парочка начнёт подниматься вверх по лестнице, затем сделал знак монаху: «Сиди — жди». И сам встал из-за стола.
В коридоре, на верху, горел всего один светильник, он едва различал парочку впереди себя, а Сыча так и вовсе не видел. Бабёнка уже почти тащила Ёгана, сам он едва переставлял ноги. И хихикал дурнем. Она остановилась возле двери, одной рукой придерживала Ёгана, другой толкнула дверь, они ввалились туда с шумом. Девка ругала пьяного, и с трудом доволокла его до кровати. Бросила, вернулась к двери, чтобы запереть её, да не успела.
— Постой, красавица, не спеши, — Сыч не дал ей запереть дверь, он держал светильник и входил в комнату.
— Куда? — взвизгнула девка. — Не это твои покои. Сейчас людей кликну, куда прёшь?
А Сыч, без долгих людезностей, дал ей кулаком снизу в брюхо, она на пол повалилась, охнула и замолкла сразу. Стояла на карачках, вздохнуть не могла.
Волков тоже вошёл в покои, дверь прикрыл за собой, засов не трогал, стал там же. На косяк опёрся плечом. Покои были небогатые: кровать, комод, пара подсвечников на одну свечу, в которых Сыч зажигал свечи.
Ёган в беспамятстве валялся на кровати, ноги на полу лицом в перину. Баба приходила в себя после удара Сыча.
Кавалер хотел начать спрашивать, но он хорошо знал Фрица Ламме, раз Фриц Ламме молчит, значит, и ему лезть вперёд не нужно. А Сыч тем временем зажёг все свечи, в комнате стало светло, затем он перевернул Ёгана, и своим ножом срезал у него кошелёк, улыбаясь, подбросил его на руке. И сказал:
— А неплохо.
— Это моё, — зло проговорила девка, всё еще не отойдя от полученного удара и стоя на четвереньках. — Мой кошель!
Фриц Ламме толкнул её в бок сапогом, несильно. Чтобы она привернулась к нему лицом. Засмеялся и спросил, потряхивая у неё перед носом кошельком:
— С чего бы так?
Тут девка неожиданно быстро вскочила, вцепилась в кошелёк:
— Я торгаша выгуливала, мой кошель, а не отдадите, так я Гансу Хигелю скажу, пожалеете. Гансу Спесивому, — уточнила она.
— Да? И что ты скажешь? — говорил Сыч, всё ещё усмехаясь. — Это мы кошель у купчишки сняли, а ты, так, шалава приблудная. Клеилась к нему, да не срослось у тебя.
— Я с Гансом работаю, тут он сейчас, позову, и он вам покажет, как его деньгу брать! — свирепела бабёнка. — Думаете…
И тут она первый раз глянула на кавалера, осеклась, словно рот ей кто ладонью накрыл. Лицо её вытянулось. А ведь Волков ни слова ей не сказал, молчал, стоял, а она вдруг заговорила, сменив тон:
— Добрые господа, дозвольте мне уйти.
— А как же Ганс, ты его, кажется, Спесивым звала? — спросил кавалер. — А кошель купчишки забрать уже не хочешь?
— Какой ещё кашель, добрый господин, — ласково заговорила девка, — я за ночь всего тридцать крейцеров беру, а за раз, по-быстрому, так и вовсе десять, ежели вы господа хотите, так я вам без денег дам, прямо тут.
Для убедительности она подобрала юбки до колен.
— Эх, экселенц, вы своим видом всю затею мне попортили, — расстраивался Сыч. Он поглядел на шлюху. — Ганс твой где, курица? Ну, говори.
— Да какой Ганс, господа добрые, брехала я, испугалась, думала воры вы. Вот и решила припугнуть, — лепетала девка.
— А купчишку-то чем опоила? — продолжа Сыч.
— Ничем я его не поила. Сам напился, — твёрдо говорила баба.
— Сам? — Сыч засмеялся. — Я весь вечер за ним считал, он три кружки пива выпил. Такому кабану три кружки — только в нужник сходить, его и шесть не свалят. А тут глянь-ка, он без памяти от трёх кружек, валяется.
— Не поила я его, — твёрдо сказал девка.
— Не поила? Ну, значит, кабатчик ему в пиво зелья плеснул, или разносчик, — предположил кавалер с ехидсвом.
— И их спросим, — обещал Сыч, — но сначала тебя осмотрим, вдруг какую склянку найдём.
Девка молчала, смотрела то на Сыча, то кавалера, что загораживал ей дверь. Раздувала ноздри и молчала. Делала глубокие вздохи.
— Ну, — продолжал Сыч, — сама всё покажешь, или обыскать тебя? Но смотри, обыскивать буду не ласково. Во все дыры загляну.
Девка всё продолжала дышать молча, и лицо её с каждым вздохом, становилось всё темнее, а глаза… Белки глаз её стали вдруг краснеть. Словно от натуги кровью наливались.
Сыч, словно не замечал всего этого, взял было её за руку, но она легко вырвалась, и разодрала ему руку, словно когтями кот.
— Ишь ты, зараза, — выругался Фриц Ламме, разглядывая царапины, — ну уж теперь-то держись.
А она вдруг легко отпрыгнула от него на шаг, почернела лицом, выставила руки, скрючила пальца, глаза алые, безумные. Раскрыла рот широко, все зубы целые, так широко, что люди так не раскрывают, зашипела, словно кошка из нутра, из лёгких, громко, страшно и кинулась к двери.
— Господи, — воскликнул Сыч, шарахаясь от неё, — экселенц, то ведьма.
А кавалер не шарахнулся, как стоял у двери, так и остался стоять, только руку вперёд выставил здоровую. Баба на руку горлом и налетела. А он только пальцы сжал крепко. Она продолжала шипеть, вцепилась в рукав его стёганки ногтями, да нет! Когтями! На пальцах её были кошачьи когти вместо человеческих ногтей. Пыталась драть рукав, да куда там, рукав толст, от меча защитить может, не то, что от когтей. А Волков только глядел ей в страшные глаза да улыбался.
И иссякла она, устала, отшатнулась, вырвалась из его пальцев, отступила, стояла тёрла горло своё, смотрела на него с ненавистью исподлобья. Тут Сыч пришёл в себя. Скалился довольно и говорил:
— Что? Утёрлась? То-то! Экселенц и пострашнее ведьм успокаивал.
— Что вам от меня нужно? — прошипела баба, переводя дыхание и растирая горло.
— Поговорить, — спокойно отвечал кавалер. — Мы поспрошаем, ты отвечаешь.
— И врать даже не думай, — добавил Сыч, — ты ведь с первого взгляда поняла, с кем дело имеешь.
— А если говорить буду, что со мной делать будете? — спрашивала девка, вроде как, успокаиваясь, вроде понимая, что рассказывать придётся.
— Будешь говорить — отпущу, — сказал Волков. — А нет, так в Трибунал отправлю.
— А не врёте? Точно отпустите? — всё тёрла горло баба.
Волков не счёл нужным отвечать, за него ответил Сыч:
— Дура, господин рыцарь божий не врёт никогда, раз сказал — отпустит, значит отпустит.
— А что знать что хотите? — она, кажется, была готова говорить.
— Всё хотим, хотим знать, как тут вы живёте, кто тут у вас верховодит, куда купчишки деваются. Ты ведь всё заешь, вот и нам расскажи, — говорил Сыч ласково. — А расскажешь всё честно, без утайки, так отпустим. Губить не будем. — Тут он изменил тон и сказал сурово: — А врать надумаешь, так с отцами святыми познакомишься, им свои фокусы кошачьи покажешь, они большие охотники, такие фокусы смотреть.
