Волков ему не ответил, он пристально глядел на девушку и говорил:
— Покажи ка мне зад свой.
— Зад показать? — девушке опять стало страшно. А как страху не быть, если человек с красными, как кровь, глазами хочет тебя разглядывать.
— Да, подойди сюда и зад свой мне покажи.
— Господин, там нет ничего, — лепетала она.
Но Волков сразу понял: «Девица знает, что он будет искать у неё под юбкой».
— Нет — так нет, — произнёс он. — Но ты всё равно покажи мне. На слово я тебе не поверю. Иди сюда.
Девушка послушно подошла к Волкову, к окну, повернулась к нему спиной и, стараясь не смотреть ни на Сыча, ни на Максимилиана, стала подбирать юбки, пока её зад не оголился. Волков развернул её к свету и внимательно оглядел совсем не женственный, ещё тощий, как у мальчишки, девичий зад и ничего не нашёл в нём необычного. В ложбинке, меж ягодиц, там, где заканчивалась спина, не было ни шрама, ни пятна. Волков одёрнул её юбки. Встал со стула заглянул ей в лицо и спросил:
— Знаешь, что я искал?
— Знаю, господин, — тихо отвечала девушка.
— У Вильмы он был?
— Шрам там у неё был, господин.
Кавалер понимающе кинул и сказал:
— Собирайся, с нами поедешь.
— В крепкий дом меня повезёте? — спросила Эльза, начиная всхлипывать.
— Думаем мы, что Вильма твоих родителей убила, а у меня меч украла, пока в подвал тебя сажать не буду. При мне будешь, а если поможешь мне меч найти, то и отпущу тебя после дела.
— Отпустите? — девушка пыталась заглянуть ему в глаза.
— Дом этот твой должен быть, на твои деньги его Вильма купила, на то имущество, что у твоих родителей украла. Помоги мне найти её, или, может быть, люба она тебе?
— Нет, не люба, — отвечала девушка, — не люба, она иной раз меня в постель зовёт, а мне скучно с ней идти, и ничего ей делать не охота. Лягу с ней и думаю, быстрей бы уже. А она лезет и лезет… И ногтями вечно царапала мне всё.
Максимилиан аж голову повернул к ней ухом, чтобы всё слышать, ничего не пропустить, так ему интересно было, но кавалер прервал девушку:
— Пошли, поможешь нам тогда, — сказал Волков.
— Можно мне вещи взять свои?
— Бери и пошли.
— Обождите, экселенц, — остановил всех Сыч. — Рано уходить.
И Волков в который раз, в тридцатый, наверное, уже подумал, что правильно сделал, когда не повесил его в Рютте. Сыч сказал, ласково улыбаясь, ну, насколько умел:
— А скажи-ка, девонька, а где Вильма серебро своё хранит?
— А в печке, — тут же ответила Эльза Фукс и указала пальцем, — в дымоходе.
Сыч полез в дымоход, малость перепачкался, но вытащил оттуда грязную жестяную коробку, потряс её, прислушиваясь. Там что-то звенело, немного, но была деньга. Тут же он своим страшным ножом всковырнул крышку коробки и высыпал на стол деньги. Улов был неплох, совсем неплох. Два гульдена, одна крона и тяжёлый, толстый цехин. Доброе всё золото. Да ещё семь с лишним талеров серебра.
— Молодец, Сыч, — сказал Волков и кинул Фрицу Ламме золотой гульден, остальное всё сгрёб себе в кошель.
А уж как Сыч был рад золотому. Улыбался, пошёл с Эльзой её вещи собирать.
Когда вышли на улицу, кавалер на коня не полез, подошёл к монаху и сказал:
— Голова начала болеть.
— Так лекарства дело своё закончило, ещё вам его выпить нужно, — отвечал брат Ипполит.
— Ну так дай ещё.
— Господин, не взял я его, оставили в доме лодочного мастера, — чуть извиняющимся тоном говорил монах.
— Дурень, — беззлобно сказал кавалер и хотел было уйти, но монах поймал его руку, стал озабоченно её рассматривать зашитую рану.
— Чего там? — спросил его кавалер.
— Болит? — спросил его монах.
— Дёргает, — отвечал Волков. — Плохо?
— Нехорошо, горячая она и красная. Как бы резать не пришлось. Ладно, до завтра поглядим, если горячая будет — разрежем.
— Разрежем, — бурчал Волков, идя к коню, — конечно, не тебе ж резать будем.
А Сыч тем временем показал гульден Ёгану:
— Смотри, дурень, что я нашёл. А ты коней стереги, может, тоже что найдёшь.
Ёган только сплюнул от расстройства. А Сыч помог Эльзе усесться к монаху в телегу и тоже сел на коня.
— Откуда у мошенника золото? — спросил Ёган у Максимилиана.
— Господин дал за то, что он деньги в печи нашёл, — отвечал юноша.
— В следующий раз ты коней сторожить будешь, а я с ними буду ходить.
Максимилиан не ответил, он знал, что с господином тот пойдёт, кого он с собой позовёт.
Глава 15
— А как ты догадался, что Вильма девку эту пользует? — спросил Волков у Сыча, когда они поехали домой. — Отчего ты умный такой?
— А я как увидал её серёжки, так сразу смекнул, Вильма ж ведьма.
— Ну и что?
— А я картинку видал про ведьмин шабаш. Там они мётлы промеж ног себе брали и вокруг костра ездили на них, а одни ведьмы у других нижнюю гриву нюхали.
— Чего нюхали? — осмелился спросить Максимилиан, которому все эти разговоры были очень интересны. — Какую гриву?
— Эх ты, — смеялся Сыч, — ту гриву, что промеж ног у баб.
— И зачем её нюхать? — не понимал юноша.
Волков усмехался молча, в такие разговоры ему, рыцарю божьему, встревать было низко, а Сыч с радостью начал объяснять молодому человеку, зачем ведьмы нюхали друг у друга нижние гривы.
— А где ж ты, Сыч, видел такие картинки? — спрашивал Максимилиан.
— Так на каждой ярмарке в углу где-нибудь есть ухарь, у которого такие картинки имеются. А то и не один. И за деньгу медную всем, кто захочет, они показывают. У них и про ведьмин шабаш картинки есть, и как сатанисты живут друг с другом, и как высокородные дамы с кобелями сожительствуют. Всякие есть картинки. Всякие.
Волков молчал, он был удивлён, за всю свою жизнь он ни разу таких картин не видал. И казалось ему, что Фриц Ламме врёт. И то ли от вранья, то ли от головной боли он даже разозлился:
— Брехать-то хватит, — сказал он Сычу, — говори, как узнал, что Вильма девку брала?
— Вас не обманешь, — тот посмеивался, поглядывая на озадаченного Максимилиана, — а догадался я потому, что дело у нас такое было лет шесть назад. Когда я при судье служил. Пришёл к нам лекарь один и говорит: я, мол, колбасника лечу, а кажется мне, что его травят. Уж больно на то всё похоже. Ну, мы, конечно, бабу колбасника и кухарку его взяли, а те ни в какую, отнекиваются, и всё тут. Мы бы их и отпустили, вроде почтенные бабы, обе замужние. В церковь ходят. Но тут старший наш увидал у них в доме служанку, девка молоденькая была, как эта наша, она из сирот была, после войны. Да вот платье у неё было доброе, а ещё серёжки золотые.
