Волков глядел на неё и вспоминал ведьму из Рютте, страшную и сильную, когда та говорила, крепкие мужи в коленях слабели. Та железа калёного не боялась. Смеялась ему в лицо. А эта… Разве ж она ведьма? Эта была похожа на простую перепуганную женщину.
Максимилиан помог сесть ему на коня, и тут из ворот выскочил мальчишка лет шестнадцати, он кинулся к Волкову, но Максимилиан его оттолкнул, не допустил до рыцаря:
— Куда лезешь?
— Господин, — кричал мальчишка, не пытаясь более приблизится. — Куда вы уводите маму? В чём её вина?
Кавалер не ответил, тогда мальчишка кинулся к матери, которую солдаты усадили в телегу, и даже накрыли рогожей от ветра, но и солдаты его грубо оттолкнули, он повалился на ледяную дорогу, а мать его завыла по-бабьи протяжно.
Смотреть и слушать все это Волкову не хотелось, он тронул коня шпорами поехал вперёд.
Когда вдову везли по городу, стали собираться люди, кто с радостным возбуждением шёл, за телегой, кто с удивлением, а кто и плевал во вдову. Поносил её злым словом. А кто-то и кинул в неё ком грязи ледяной.
— Прочь, — рявкнул на людей кавалер, — прочь пошли, идите, работайте лучше.
— Так она ж ведьма! — крикнул молодой парень.
— Не тебе решать кто ведьма, Святой Трибунал решит, а пока она не ведьма, господин Брюнхвальд, если кто будет злобствовать, того в плети.
— Разойдись, — заорал Брюнхвальд, доставая плеть, — сечь буду.
Народ больше не злобствовал, но так и шёл за телегой, до самого склада.
Глава 3
Отец Николас встретил его у дверей, бодрый и радостный увидал ведьму — заговорил:
— Привезли? Какова! Ишь, глянь-ка на неё, и красива ещё.
Он прямо-таки хотел начать побыстрее.
— Думаете, она ведьма? — спросил кавалер, скидывая плащ и стягивая перчатки.
— Посмотрим-посмотрим, — улыбался монах, — а как вы думаете, раз пригожа и красива и на вид благочестива — значит не ведьма?
Волков пожал плечами, ну ни как он не мог поверить, что эта перепуганная до смерти женщина зналась с Сатаной.
Гертруду Вайс вывели в центр зала, поставили перед большим столом, за которым сидели святые отцы. Позади её была скамейка, но сесть ей не дали. Молодой монашек писарь, положил пред отцом Ионой бумагу. Тот заглянул в неё и начал:
— Так начнём, милостью Господа наше расследование, сиречь инквизицию. Дочь моя, я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай на них, и говори, как говорила бы перед Господом нашим всемилостивым, без подлости отвечай и без лукавства, хорошо?
— Да, господин, — отвечала женщина.
— Не господин я тебе, я тебе отец, святой отец, так и зови меня, а я буду добр и милостив к тебе, как подобает истинному отцу. Поняла?
— Да, святой отец.
— Говори. Ты ли Гертруда Вайс, что живёт в городе Альк и имеет сыроварню и трёх сыновей?
— Да, это я, святой отец.
— А муж твой где?
— Первого мужа я схоронила шестнадцать лет назад, его бык в бок ударил, он помер на шестой день. А второй муж уехал сыр продавать, на ярмарку в Вильбург, и там помер от чумы.
— А, так ты двух схоронила, — уточнил брат Иоганн. По его тону Волков понял, что это отягощает дело вдовы.
Волков сел на лавку, вытянул ногу.
— Так в том нет моей вины, я обоих мужей, что Бог дал, любила всем сердцем, — говорила женщина.
— Конечно-конечно, — соглашался брат Иоганн.
— Веруешь ли ты в Спасителя нашего, веруешь ли ты в непогрешимость папы и святость Матери Церкви нашей? — заговорил брат Николас.
— Верую, святой отец, верую, — кивала вдова.
— Ходишь ли к причастию? Исповедуешься?
— Да, хожу каждую неделю. Исповедуюсь, наш поп… отец Марк, скажет вам, если спросите. Спросите у него, пожалуйста.
— Спросим, спросим, не сомневайся. Позовём пастыря вашего и спросим с него, — обещал отец Иона. — Ты, дочь моя, вот, что мне скажи, только без лукавства говори, знаешься ли ты с Сатаной.
— Господи, прости, Господи прости, — вдова стала истово креститься с показной рьяностью.
— Отвечай, — настоял Отец Иона.
— Нет, Господь свидетель, клянусь вам душой своей бессмертной, — она почти рыдала. — Поверьте мне, поверьте.
— Читала ли ты чёрные книги, творила зелья, смотрела, как кто другой творит такое?
— Нет, нет, клянусь, нет! Я не грамотная, не читаю книг, никогда не читала.
— Говорила ли ты проклятья, сулила ли беды, призывала ли болезни для скота и для детей, чьих-либо? Или для людей?
— Нет, нет, нет. Никогда.
— А приходил ли к тебе во снах человек с лицом чёрным, или о рогах, или о копытах, или о языке длинном, — спрашивал Брат Иоганн. — Говорил ли тебе добрые слова, трогал груди твои, целовал уста твои, живот и лоно твоё? Сулил злато? Приглашал с ним идти? Обещал ли любовь?
— Нет-нет, никогда такого не было. Никогда.
— Ну, хорошо, — продолжал отец Иоганн, — а слушала ты проповеди лжеправедных отцов, что воздвигали хулу на папу, и на Матерь Церковь, и говорили от лица, сына Сатаны, Лютера?
— Нет, да что вы! — вдова старалась говорить искренне. Складывала молитвенно руки. — Да разве это не грех? Да и нет у нас в городе еретиков.
— Не плевала ли ты на иконы, не читала ли молитвы на простом, грешном языке, не ругала отцов святых Церкви дурными словами, и не требовала от них покаяния сатанинского и реформации?
— Никогда, никогда.
— Палач, добрый человек, выйди, — сказал отец Иона.
Вдова, услышав это заплакала. Оглядывалась.
Сыч и с ним два солдата из людей Брюнхвальда, что подвязались помогать палачу за серебро, вышли и низко кланялись Трибуналу.
Сыч был чист, выбрит и горд своей миссией. Кланялся ниже всех.
— Сын мой, встань рядом с этой несчастной. И люди пусть твои встанут.
Сыч исполнил приказ незамедлительно.
— Господи, Господи, — запричитала вдова, — зачем это? Святой отец, зачем вы позвали этих страшных людей?
— Дочь моя, — заговорил отец Иона, — по протоколу мы должны тебя осмотреть, надобно, чтобы ты сняла свою одежду.
— Что, всю одежду? — не верила вдова. Она оглядела дюжину мужчин, что были в зале.
— Дочь моя, пред Святым Трибуналом ты должна стоять, как и перед Господом нашим будешь стоять, ничем не прикрыта. В том не будет тебе укора, коли ты станешь нага здесь.
— Надобно всё снять? — всё ещё сомневалась женщина.
— Да, — говорил отец Иоганн с суровым лицом, — иначе палач снимет с тебя платье неласково.
