Чёрный Маер едва дышал, соратника Ганса Спесивого пока решили оставить в покое. А вот трактирщика Ёзефа Руммера в кабаке, в «Безногом псе», не было. И дома не было. О том кавалеру сообщил сержант. Волков смотрел на сержанта Гарденберга с подозрением. Честно говоря, он ему не верил. И подумывал, что сержант мог предупредить трактирщика, только вот зачем ему было это нужно. Разве что трактирщик откупился. А сержант под этим взглядом чувствовал себя очень неуютно, он мялся, мялся и вдруг выпалил:
— Найду я вам его, господин.
— Найдёшь? — сомневался кавалер.
— Найду, есть у меня мыслишка. У свояка он. Они дружки старые.
— Оруженосца моего возьмёшь с собой.
— Так возьму если надо, — согласился сержант.
— Максимилиан, ступайте с сержантом. Притащите мне этого проныру трактирщика.
Пока ловили Ёзефа Руммера, он и Сыч пошли в тюрьму, делать было нечего, решили поговорить с пекарем Кирхером о том, о сём. Меч нашёлся, и вопросов, вроде, к нему не было, но почему-то отпускать его Волков не хотел.
Пришли в камору, Сыч дал Кирхеру кусок сыра.
— Сынка кузнеца отпустили, — забубнил тот, беря сыр, — значит, меч вам отдали.
— Отдали меч, отдали, — соглашался Сыч, занося в камеру табурет для кавалера.
— Так и меня отпустите, безвинен я пред вами.
Волков уселся и, глядя на жующего пекаря, сказал:
— Поговорим с тобой сначала, если договоримся — то отпустим.
— Я уже и так наговорил лишку. Эти сволочи Тиссены мне теперь житья не дадут.
— А чего они тебе, ты разбойник, они бюргеры, чего тебе их бояться? — спрашивал Сыч.
— Эх ты, сразу видно, что ты чужой тут. Тиссены из гильдии, а гильдии, если соберутся и решат, то даже бургомистра нагнуть могут, и серебро у них водится, так что лихих людей с ножами сыщут, коли нужда будет. Будь ты хоть разбойник, хоть благородный — ежели решили убить — убьют, — он помолчал. — Да и не разбойник я уже, шестнадцать лет как не разбойник. Купец я.
— А чего из ремесла ушёл, тут разбойникам раздолье.
— Женился и ушёл. Шестнадцать лет уже как.
— Значит, женился. И с тех пор не воруешь шестнадцать лет?
— Да. Не ворую больше. На хлеб хватает и без воровства.
— А Вильму давно знаешь? — спросил Волков.
— Так шестнадцать лет знаю, может, и больше, она меня с женой познакомила. Я ж раньше с Вильмой промышлял.
— А она из приюта была?
— Она — да, они обе из приюта. Там баб, которым мужики любы, мало, но моя как раз из таких была. Вильма нас и свела.
— А Вильма, значит, мужиков не жаловала? — продолжал интересоваться Сыч.
— Нет, какой там. На дух мужиков не переносила, она любительница волосатого пирога прикусить. А мужиков она только спаивала да грабила.
— И убивала, — добавил Волков.
Пекарь Кирхер только глянул на него, ничего не сказал. Съел последний кусок сыра.
— Значит, баба твоя из приюта была, — продолжал Сыч. — А кто ж в те времена приютом заправлял.
— Так красотка Анхен и заправляла.
Волков бы и пропустил это мимо ушей, а вот Сыч был не такой:
— Вроде, не пил, а ерунду буровишь, — он усмехался.
— Чего? — не понимал Кирхер.
Да и Волков не понимал, куда клонит Фриц Ламме.
— Того, сколько по-твоему лет Анхен.
— Не знаю, лет двадцать пять, может, — пожимал плечами пекарь.
— Может, и двадцать пять, хотя я думал, что меньше. Так как она тогда шестнадцать лет назад в приюте верховодила, если ей в те времена было девять лет?
Кирхер смотрел на Сыча, хлопая глазами. А Сыч смеялся:
— Пить тебе тут нечего было, видать, ты просто умом тронулся, любезный. От тишины. Такое бывает.
— От какой тишины? Чего тронулся?
— Того тронулся, — пояснял Фриц Ламме, — даже если ей сейчас тридцать годков, чего быть не может, то с твоих слов она в четырнадцать лет стала приютом командовать.
— Не знаю я, — бурчал недовольно пекарь, — я, когда бабу свою из приюта забирал, нас Анхен благословляла, и старуха тоже. А сколько Анхен было годков, мне почём знать?
Что-то было не так тут, как-то всё не вязалось. Волков даже встал, он не мог понять, что именно не так, но чувствовал, что пекарь не врёт, но не думал, как Сыч, что он ошибается. Пошёл к двери, захромал. Сыч пошёл за ним.
— Эй, добрые господа, а мне дальше сидеть тут? Я вам, вроде, всё сказал, — запричитал пекарь. — Может, отпустите меня?
Кавалер встал у двери, на миг задумался и потом произнёс:
— Нет, ещё посидишь, а то ведь и сбежать можешь.
— Так хоть пива принесите, а то эти тюремщики только воду гнилую дают, с неё животом замаешься.
— Пиво принесём, — обещал кавалер.
Они вышли на улицу, кавалер глянул на весеннее небо. Потом спросил:
— И что теперь делать будем?
— Не знаю, экселенц, нам надобны Вильма, Ганс или трактирщик. Нам хоть одного поймать из них.
— Будем Бога молить, чтобы сержант нашёл трактирщика.
— Будем, экселенц.
Видно, Бог услышал их молитвы, но только к вечеру, когда кавалер уже подумывал отправиться на розыски сержанта и Максимилиана.
Волков был у себя в покоях, когда вошёл усталый Максимилиан и сказал.
— Господин, взяли мы его.
— Долго вы, — кавалер встал из-за стола.
— Насилу нашли, по всему городу за ним ходили, то к свояку его ходили, весь дом ему перевернули, то к тёще. У тёщи он прятался, а стража-то пешком. Вот и долго.
— Где он?
— Коменданту в крепкий дом сдали.
— Молодец, — похвалил юношу кавалер, — что ж, пойдем, поговорим с ним. Ёган, скажи на кухне, что ужинать позже буду.
Сержант Гарденберг был горд собой. Хоть и не сразу, хоть побегать пришлось, но трактирщика Ёзефа Руммера он нашёл. Таких людей нужно поощрять, Волков хлопнул сержанта по плечу и сказал:
— Тут кабачок неподалёку, вроде, не воняет из него, идите, поешьте, тебе и твоим людям ужин с пивом за мой счёт.
— Премного благодарны, — радовался сержант, — а то ребята таскались весь день. Умаялись.
— Только не напивайтесь, ты потом меня найди, я тебе скажу, что делать завтра будем.
— Да, господин.
Трактирщик, видя Сыча, стал улыбаться ему как старому другу. Сыч даже удивился:
— Гляньте-ка, скалится, вошь подлая. Сам сбежал, стражу на нас напустил и лыбится теперь.
