— Благочестивая Анхен? — удивился кавалер. — Так ты что, из приюта?
— Из приюта, господин, из приюта, — кивала головой девочка.
— А тут как оказалась?
— На Рождество приехала в приют госпожа Рутт и просила для хорошего человека жену помоложе. Так благочестивая Анхен меня и предложила. Я с рождества тут и живу.
Волков взял её за подбородок, повернул к свету. Разглядел синяк.
— А муж твой бьёт тебя?
— Нет, не бьёт, господин мой добр ко мне, но иногда учит, когда я ленюсь или нерасторопна, учит, чтобы я хорошей женой ему была.
— А звать тебя как?
— Греттель, господин.
— Ну, что ж, Греттель, поехали в город, — сказал Волков, — я там тебя ещё поспрашиваю.
Девочку посадили в телегу, туда же кинули и Иштвана, и по самой темноте поехали обратно в город. Но долго ехать не смогли, ночь была совсем тёмной. Остановились на ночлег в первом попавшемся трактире. Благополучно дождались рассвета и по первой росе поехали в Хоккенхайм. И были в городе уже к завтраку.
Глава 18
Волков доехал до «Георга Четвёртого», помылся, переоделся, после двух дней в седле одежда конюшней воняла. Приказал завтрак подавать. Иштвана он отправил в тюрьму, а юную жену его решил в подвал не сажать. Не за что. И деть её было некуда, потому взял он её к себе. На кухне покормили её, и, пока сам завтракал, сам девочку расспрашивал. Спрашивал про Вильму и про Ганса. Оказалась, что Ганс у них был, а потом приехал человек, которого она не заныла, и сказал, что им уходить нужно, Ганс сел на коня и уехал, а они с Иштваном поехали сети проверили, и на острове посидели, а как темнеть стало, так домой вернулись. Холодно на острове ещё было. А Вильму она знала плохо. Только слышал о ней всякое. Но зато неплохо знала госпожу Рутт. Госпожа Рутт часто в приют приходила.
— А за что же тебя эта госпожа Рутт Иштвану отдала? — спрашивал Волков, ломая красивой вилкой пирог с ревенём под горячим сыром.
Греттель всё глазёнками по сторонам зыркала, впервой она в таких богатых покоях была, всё тут ей было в диковинку:
— А? За что?.. Да не ведаю я, за что. Благочестивая Анхен сказала, что матушка святая наша меня на замужество благословила. И всё. Знаю, что ещё госпожа Рутт, господину моему дала окромя меня серебра двадцать талеров. Он мне их показывал, и обещал платье новое мне справить.
Кавалер это запомнил.
Когда Волков и Ёган приехали в тюрьму, Иштван Лодочник уже висел на дыбе. Но не сильно мучился, до земли ещё ногами доставал. Сыч пока не злобствовал. Только разговаривал с ним о том о сём, о его жизни воровской. Тут же был сержант и два стражника. Один из стражников услужливо поставил табурет перед Волковым. Тот сел и спросил:
— Ну что, говорит?
— Говорит, — сообщил Сыч, — но куда Ганс подался, не знает. И где Вильму искать, не знает.
— А если кнута получит, может, вспомнит, — предположил кавалер.
— Не вспомню я, господин. Ганс сказал, что поедет в Эйден, пока всё не уляжется. И Бог его знает, врал он или нет, — сипел Иштван. — Отвяжите, дышать тяжко. Рёбра ломит. Я и так всё скажу.
— Вильма где?
— Я её последний раз… Кажется, до рождества видал, больше не видел с тех пор.
— Будешь говорить, значит? — уточнил Волков.
— Буду, господин.
Кавалер дал знак Сычу, тот отвязал верёвку, Иштван упал на пол, Сыч развязал ему руки. Он полежал немного, потом сел, стал разминать затёкшие кисти рук.
Волков подождал немного и приступил:
— Ну, говори тогда, за что тебе Рутт подарила девку и двадцать монет серебра.
Лодочник уставился на него изумлённо, мол, это почему его интересует?
А сам кумекал, сидел, соображал, что ответить.
— Чего лупыдры-то пялишь, или вопроса не слыхал? — пнул его Сыч. — Отвечай, дурак!
Иштван продолжал разминать руки и нехотя заговорил:
— Баржу она просила до Эйдена отогнать.
— Рассказывай-рассказывай, — стоял у него над душой Фриц Ламме, явно не с добрыми намерениями поигрывая петлёй из верёвки.
— А чего рассказывать, приехал человек от неё, говорит, Рутт желает меня видеть, я приплыл на следующий день, она спрашивает, баржу в четыре тысячи пудов с товаром до Эйдена спущу. Я говорю, спущу, чего дашь? Она говорит, тридцать монет.
— Тридцать монет? А не много ли? — спросил кавалер.
— Если честно поедешь, лоцманом, так много, а если баржа ворованная, так немного.
— Значит, ворованная баржа? — спрашивал Сыч. — А хозяин где?
— Так про то ты у Рутт спрашивай, я на баржу поднялся ночью, уже ни хозяина баржи, ни купца на ней не было. Мы с ребятами пришли, сели, до Эйдена за два дня доплыли, там нас человек Рутт ждал уже. Вилли Секретарь его кличут.
— Почему так кличут?
— А он с бумагой всегда ходит и пером, у Рутт давно служит, сам как писарь суда одевается. Всё за Рутт считает и пишет всегда.
— А куда купца и хозяина баржи дели? — спросил Волков.
— Эх, господин, — ухмылялся Иштван, — и купца, и его приказчика, и хозяина баржи, и его помощников теперь уж никто, наверное, не сыщет. Рутт за собой хвостов не оставляет.
— А что за товар на барже был? — интересовался Сыч.
— Самый ходовой — хмель, в Эйдене за него хорошую цену дают. А если ещё севернее спустится — так ещё больше получишь.
— И сколько они за баржу с товаром выручили? — спрашивал кавалер.
— Баржа новая совсем, если даром отдавать, так две тысячи дадут, — говорил Иштван, прикидывая в уме, — а четыре тысячи пудов хмеля… тоже по-всякому две тысячи монет получишь. А то и больше.
— Неужто талеров? — не верил сержант.
— Да уж не пфеннигов, — ухмылялся Иштван.
— Да, — размышлял вслух Сыч, — за четыре тысячи монет не то, что пятерых людишек, даже больше зарежешь…
— Я про пятерых не говорил, я не знаю, сколько на барже людей было. Но обычно такой баржей трое управляют, да купец с помощником едет. А, может, там и вовсе их двое на барже было.
— А девчонку ты сам у Рутт просил, или она монету зажала и с тобою девкой рассчиталась? — спрашивал Волков.
— Нет, девку я сам просил, думал, трактир на дороге поставить. Пивом да харчами приторговывать, да пару шлюх завести, вот и просил девку у Рутт. Она и взяла из приюта самую костлявую.
— А Рутт, как и Вильма, из приюта?
— Все они оттуда, — сказал Иштван.
— Все? И что много их? — удивляйся кавалер.
— Да, немало их оттуда вышло, — нехотя говорил Иштван. — Госпожа Рутт…
