Пришёл Сыч, стал рядом, стоял, молчал, но недолго:
— Ну, экселенц, что делать будем? Думаю, Вильму и Ганса мы уже не увидим.
Волков понял, что это только начало разговора, хитрый Фриц Ламме заходил издалека. Кавалер смотрел на хитреца, чуть улыбаясь и уже зная, куда буде гнуть Сыч. А тот, увидав усмешку на лице кавалера, замолчал, вздохнул обречённо.
— Что, тебе тоже страшно с Рябой Рутт связываться? — всё ещё улыбаясь, спросил Волков.
— Так вы ж сами видели их морды, когда они об этой бабе говорили, даже сержант, и тот её боится до смерти. Все её боятся. Кроме вас, видно…
Волков стал серьёзен и даже строг и говорил при этом холодно:
— Мы не они, нам бояться не положено.
Фриц Ламме опять вздохнул, почесал щетину на горле:
— Ну, не положено — значит не положено. — Он чуть помолчал, раздумывая, и заговорил снова: — Ну, раз Рябой Рутт будем любопытствовать, нам придётся самим для вас готовить, а то ведь неохота смотреть, как вы корчитесь от отравы. Слыхали, эти все говорили, что она с зельями знается. Теперь пусть Ёган опять вам готовит. Вам не позавидуешь, готовщик он никакой.
Вот тут, впрочем, как и всегда, Сыч был прав. Волков об этом даже и не подумал. Он кивнул согласно:
— Да, сами на базар ходить будем, еду вам покупать. И девку эту приблудную, эту Эльзу Фукс, в покои тоже лучше не допускать. Мало ли, передадут ей дрянь какую-нибудь, намажет стакан ваш.
И тут Фриц Ламме был прав. И он продолжил:
— И броню под одеждой носить, и об оружии быть всё время. И кого-то нужно в покоях оставлять, когда уходить будем.
И опять он был прав. Всегда он был прав.
— Пойдем-ка, поедим доброй еды, пока Ёган готовить не начал, — сказал кавалер.
— Это да, уж поешьте доброй еды. А потом только стряпня Ёгана, или, вон, у баб на улице покупать придется.
Тут раздался звон в небе. Пошёл, полетел над городом, красивый и певучий, раньше кавалер думал, что это церковь к вечерне зовёт, но тут Сыч ему пояснил:
— Ишь, как звенят часы-то на ратуше. Чудное дело — часы.
Волков и сам так считал, но он уже настроился на ужин. Бой часов на ратуше он мог послушать и в седле, едучи в свой дорогой постоялый двор, где в последний раз собирался заказать хороший ужин.
Глава 19
Господин фон Гевен, бессменный бургомистр города Хоккенхайма, уже устал от работы. Целый день его одолевали посетители, просители и жалобщики, а ещё, он хотел решить вопрос с выделением земли под красильни, о которых уже второй год просила гильдия ткачей и гильдия торговцев сукном. Просили землю рядом с рекой. Вопрос давно назрел, но земли, что они просили, были уж слишком дороги. Да и противников у красильни было много: и трактиры рядом стояли, и лавки, и дома с честными горожанами, а не с голытьбой пришлой. И никто не хотел, чтобы рядом появились вонючие красильни. И дело тут было не в его корысти или желании, красильни действительно были бы неплохи для города, в этом вонючем деле, водились неплохие деньги. И им всегда были нужны рабочие руки. Фон Гевен вздыхал всепонимающе и разводил руками, в очередной раз, слушая представителей ткачей и торговцев сукном. И в очередной раз готов был сказать, что соседи не желают красилен рядом со своими домами.
Он уже про себя решил, что свалит этот вопрос на голову городского совета. Он всегда так дела в затруднительных ситуациях. Ну, а зачем ещё нужны ещё эти дармоеды советники. Да, он так решил, но ещё не сказал о своём решении. Только собирался сказать, как дверь в залу, где он вел беседы с посетителями, отворилась, и без спроса в залу вошёл его секретарь на подносе неся письмо. Чтобы секретарь осмелился на такое, нужны были веские причины. И как только городской голова увидел почерк на письме так понял, что такие причины у секретаря были.
Сердце важного мужчины забилось учащенно, когда он брал письмо с подноса. Но в этот раз причины на то были смешанные. В прошлый раз оно билось от предвкушения романтического свидания, а теперь к этому сладкому чувству ожидания маленького счастья прибавилось ещё и неприятное волнение. Он не выполнил просьбу той, чьё письмо держал в руке. Нет, конечно, он предпринял кое-какие шаги, но выяснить, зачем приехал в город какой-то божий рыцарь — друг важного барона, он не смог. Даже умный его помощник, лейтенант стражи, не смог за долгой беседой с выпивкой разговорить этого рыцаря. Бургомистр, извинившись перед посетителями, развернул письмо и прочитал такие слова:
Здрав будь во веки веков свет глаз моих. Жаль напоминать тебе, но время идёт, а дело-то не делается. Человек, что пришёл в город, оказался резв и хитёр, что крот. Роет ямы вокруг и лезет в сады чужие. Всем досаждает. Около всех ходит. А ты беспечен. Как стемнеет, приходи ко мне, поговорить я с тобой хочу. И хочет матушка слышать хочет голос твой. Она неспокойна.
Твоя А.
Вроде и слова простые, а досточтимый бургомистр фон Гевен побледнел, стало ему душно. Он встал, пошёл к комоду, налил себе вина — попил немного. Ошеломлённые посетители смотрели с удивлением на такое. Даже и думать из них никто не мог, что всесильный и важный бургомистр может быть так взволнован.
Они сидели, переглядывались и думки гадали — отчего такое?
А у бургомистра в голове колоколом звенели слова: «И хочет матушка слышать твой голос».
О Боги, зачем страшной старухе он понадобился. Надо бы перед тем как пойти к ней выведать у Анхен зачем он ей. Может она подскажет ему что.
Он, ещё не твёрдой рукой, поставил стакан с вином на комод, пошёл к посетителям и, взяв себя в руки, произнёс:
— Господа, дело ваше решит городской совет. А пока прошу меня простить.
Господа всё понимали, стали спешно вставать, кланяться, к дверям пошли. А бургомистр рад был, что они ушли, разжёг свечу, а от свечи поджёг письмо. Когда поджигал, рука его всё ещё была не твёрдой. После он поехал домой.
Волков в этот вечер просил себе самой хорошей еды, и пиво решил не пить, пить вино. Но ни еда, ни вино, долго его за столом удержать не могли. Он вымотался за два последних дня. Сидел над тарелкой, клевал носом. Ждал вальдшнепов жареных с чёрным драгоценным перцем, ему принесли их, и были они вкусны необыкновенно, но даже вальдшнепы, еда аристократов, не смогли долго удержать его за столом, вскоре он сказал Ёгану, что идёт спать.
Когда кавалер уже спал, бургомистр сел в карету, он бы всё ещё волновался до дрожи в руках, но призванный лекарь дал ему крепких капель, и от них дрожь его улеглась. И в руках, и в сердце. Но мысли, мысли-то никуда не делись. Он думал и думал, зачем старуха Кримхильда зовёт его? Что ей надо? Он помнил её, знал её ещё тогда, когда она могла ходить и разговаривать. Когда она держала приют для малолетних, да и для взрослых шлюх. Да и не приют то был. Поганая лачуга, где собирались самые грязные и опасные девки города. Там собиралась вся грязь и чахоточные, и в коросте, и спившиеся бабы всю жизнь занимавшиеся своим промыслом. Поговаривали, что там же за лачугой есть маленькое кладбище, где хоронят тех, кто не может платить Кримхильде за постой. Он, в те времена приказчик у одного не сильно богатого купца, даже ходить мимо того дома не любил. Как мимо дома с прокажёнными.
