Ульрика вошла в покои огляделась и, улыбаясь, оглядывалась:
— И впрямь тут государю жить. Не врали люди. Не видела я места лучше.
Она подошла к кровати, та была высока, Бьянка так ногами до пола не доставала, тоже присела рядом с подругой, чуть поглядев и на кареглазую красотку с улыбкой произнесла:
— Молодой господин всё показал нам, как мы и желали, видно придётся тебе подруга с ним расчёт вести.
Максимилиан и не понял сразу, какой такой расчёт, а вот Бьянка понимала, улыбалась так, что на щеках ямочки вылезли, раскраснелась, дышала заметно, смотрела на него ласково и говорила:
— Так я и не против с господином Максимилианом рассчитаться. Пусть цену назначит, расплачусь сполна.
Она от него глаз не отводила, рот свой раскрыла, зубы белые, по губам язык скользит — взгляд от неё не оторвать. Вот юноша оторваться и не мог, смотрел на неё как заворожённый. Не двигался и не говорил ничего. А что он сказать ей мог, кроме как лепетать про красоту её ангельскую.
Видя его нерешительность, Ульрика нагнулась, захватила подол подруги и одним махом задрала все юбки Бьянки так, что и чулки стало видно все… И не только чулки, но и всё… И Господь Милосердный, и живот весь.
А Бьянка как лежала на локтях, так и лежала, юбки оправить и не пыталась даже, и ничего что юноша смотрит, пусть любуется рот разинув. Только ещё пуще раскраснелась лицом, ещё глубже дышать стала, не застеснялась даже, улыбалась, словно нравится ей взгляд Максимилиана, да ещё и ноги развела, словно приглашала: «Смотри, мол, какова я». Ульрика же в волосы её, что дозволено видеть только мужу, запустила свои пальцы тонкие, взъерошила их, не смущаясь, как свои, потом поглаживала чёрные завитки и говорила тихо и томно, глядя при том на юношу:
— Ну, так что, молодой господин, возьмёте от Бьянки вот эту плату?
Кто бы отказался бы в его возрасте. Максимилиан и рад бы сказать что возьмёт, да слова пропали у него. Молчал он, остолбенел от вида прекрасной женщины, едва дышал. Руками вспотевшими колет поправил.
— Или не нравится вам Бьянка, — с притворным удивлением говорила Ульрика, все трогая и трогая эти чёрные, соблазнительные волоски на теле смуглой красавицы.
И опять Максимилиан не мог ответить, а ведь ответить так хотел.
Тут Ульрика, самая старшая из всех кто был в спальных покоях, сказала Бьянке:
— Ну, что ты лежишь, развалила лытки, корова, видишь, молодой господин в замешательстве, так помоги ему.
— А что нужно то? — спросила та. Она и сама удивлялась, от чего молодой господин не идёт к ней. Не стремится брать её.
— Так встань, да расплатись с господином ртом, а то он от волнения сам ничего не сделает. Видишь, заробел от красоты твоей, юный господин.
Ульрика засмеялась, а Бьянка, к огорчению Максимилиана, спрыгнула с кровати одёрнув юбки, и тут же к радости его пришла и встала перед ним на колени, снизу на него глазами своими удивительными смотрела, улыбалась, а руки её ловко, и со знанием дела, стали развязывать тесёмки панталонов его.
Максимилиан замер, смотрел на неё с изумлением, и не говорил ничего, не дышал даже. Словно вспугнуть боялся редкого, красивого зверька, что увидал случайно. А она всё делала сама ему, делала и с желанием и с умением. Мастерица была Бьянка в таких делах. Несмотря на то, что молода.
А Ульрика, увидев, что у них всё ладится, отвернулась и стала глазами разглядывать всё вокруг. И взгляд её остановился на кровати. Вернее на высокой, резной спинке её. Это было то, что ей нужно. Она кинула взгляд на Максимилиана — не смотрит ли. Нет, он глядел только на красавицу Бьянку сверху вниз. Не отрывался.
И тогда она достала из шва рукава на платье чёрную, швейную иглу, и, подойдя к изголовью, просунув руку между стеной и спинкой кровати, воткнула с усилием её в дерево спинки. Всё, дело было сделано. Тут же отошла и стала смотреть в окно и жать Бьянку. А умелицу ждать пришлось совсем недолго, она быстро справилась с мальчишкой, девица вдруг замычала, потом смачно плюнула прямо на пол, достала платок из лифа платья и смеясь, стала вытираться.
— Что ж ты смеёшься, дурёха? — с лёгкой укоризной спрашивала её Ульрика.
— Так молодой господин, чуть не потопил меня, — продолжала смеяться смуглянка. Своим платком она вытерла всё Максимилиану и сама стала завязывать на его панталонах тесёмки. И говорила при этом, всё ещё смеясь. — Видно, что господин Максимилиан Великий пост держал, силу копил, вот оно мне всё и досталось, накопленное.
— Так зато и не уморилась ты, всё быстро прошло, — говорила Ульрика, едва пряча насмешку.
Молодые женщины стали звонко смеяться, а юноша только теперь приходил в себя, он тоже улыбался. Но улыбка его была дурная, словно обалдел он.
Когда с гардеробом его она управилась, Бьянка встала с колен и, обхватив его шею руками, поцеловала юношу в щёку.
Он пытался её обнять, и задержать, но Ульрика потянула Бьянку за руку на выход и говорила ему:
— Пара нам, молодой господин, пойдём уже, спасибо, что показали нам покои.
— И вам спасибо, — говорил Максимилиан грустно, он очень хотел поговорить с Бьянкой, и было пошёл за ними.
Но Ульрика его остановила:
— Не провожайте нас, сами дорогу сыщем, доброго дня вам.
— До свидания, — только и ответил юноша. Хотя, дозволь они ему, так и побежал бы за ними.
Но сказали ему женщины не ходить, он и не пошёл, сел на стул, стал растирать лицо руками словно спросонья, посидел немного, приходя в себя и встал, и начал думать, как бы сыскать прекрасную Бьянку, чтобы без Ульрики была, и может хоть поговорить с ней, или подарок ей купить. Любит ли она пряники, или платок какой, или ещё что… Но мыслей как её сыскать у юноши не было. Вот Сыч или кавалер могли бы её найти, будь надобность, они бы сыскали, но им о ней он говорить не хотел. Максимилиан встал и пошёл в конюшню, а оттуда поехал в трактир, где завтракал кавалер.
Безделье. Солдаты, даже бывшие, не понимают, как может надоесть безделье. Праздный день, это день когда можно ничего не делать. Не маршировать, с двумя пудами веса на плечах, потому что телег мало, не ставить или собирать палатки, не искать хворост и не рубить дрова, не готовить еду, не править доспех к бою, не окапывать лагерь, не выходить в дозор или на заставу. Не ждать на стене штурма, не готовиться под стеной к штурму. Праздный день — это день сплошного удовольствия. День, когда нет войны. И ещё это день, когда тебя, скорее всего, не убьют.
Безделье уж точно не тяготило Волкова. Тем более, что и рука зажила и шрам на голове затянулся. И глаза стали как были раньше. Ничего его не тяготило, и он готов был сидеть в чистом, что не по карману многим, кабачке, с хорошей едой и хорошим пивом. Тут были расторопны слуги и услужливый хозяин. Перед ним стояла огромная, тяжёлая кружка из плохой глины. И была она к тому же крива. А вот пиво в ней было свежее, бодрое.
