Глава 27
Каждый день Вацлав приходил просить денег, два дня ему давали по три талера. Отказать не смели, уж больно грозен он стал, как кавалер занедужил. Надо было съезжать, пока это мошенник совсем не опустошил кошель господина, да господин так плох был, что монах боялся его шевелить. Он сидел у его постели неотлучно, время от времени трогал жилу на руке, но жила не билась, и Ипполит подносил ко рту Волкова зеркало, зеркало едва запотевало, самую малость. Дыхание было. Жил был кавалер.
Хотя у Ипполита уже не было надежд, уже думал он, что вернётся в Деррингхофф, в монастырь. Но пока дыхание господина оставляло на зеркальце след, он сидел и молился без конца, не останавливаясь.
А когда останавливался, то начинал думать, что ему придётся о болезни кавалера, о том, что не вылечил его, сказать монастырскому лекарю, наставнику своему. Думал, что тот вслух не упрекнёт его, только глядеть будет с укоризной. Как вспоминал об этом он, так снова начинал читать молитвы, уже, наверное, в двухсотый раз за день. А молитва вещь удивительная, когда говоришь её без конца, то и боль уходит, что телесная, что душевная. И состояние такое настаёт, что выше всего человеческого становишься, словно взлетаешь надо всем, только как бы во сне.
Так и говорил он свои молитвы и говорил про себя, и даже ещё не коснулся еды, что принёс ему Ёган. Так увлечён был ими. Как вдруг свет чуть померк, не сильно, словно кто-то у окна стал. Он престал молиться, прислушался. Да, кто-то шелестел, лёгким чем-то. Шёлком.
Монах поднял глаза, и обомлел, в комнате, в трёх шагах от него стояла богатая госпожа. Плащ синий, мехом отороченный, на голове замысловатая шапочка. Лицо чистое, ни веснушки, ни прыща. А глаза знакомые. Он едва смог узнать её.
— Агнес! — воскликнул молодой монах и кинулся к девочке. Схватил её крепко, обнял так, что у неё шапочка едва не упала.
Агнес поджала губы, стойко терпела объятия, Ипполита. Будь кто другой, так шикнула бы, осадила высокомерно. Может даже и господину сказала бы за такую фамильярность слово. А вот монаха терпела. Он добр был с ней всегда, и учил её грамоте, цифре и языку пращуров. Она того не забывала.
Он, наконец, выпустил девушку из объятий, и хотел было говорить с ней, да тут дверь открылась. И в комнату вошёл Вацлав, оглядывался по-хозяйски. Монах сразу скис. А Вацлав увидал Агнес, смерил её взглядом с ног до головы и спросил с вызовом:
— Кто такая?
Девушка лишь глянула на него через плечо, и бросила коротко:
— Вон пошёл.
Ни злобы в её словах не было, ни каких других чувств. Тут же она взгляд от него отвернула. Словно больше и не было его в покоях. А Вацлав спесивый, все последние дни, пунцовым стал, а потом будто поломался пополам, согнулся в поклоне таком низком, что и невозможно кланяться так. И задом, задом, не разгибая спины, пошёл к двери. Дошёл, не поднимая лица от пола, и дверь прикрыл так тихо, как возможно, чтобы не подумали, что хлопнул ею.
Монах стоял изумлённый, а Агнес уже и не помнила про распорядителя, встала к монаху спиной и плащ расстегнула. Он едва смог поймать его. Поправила шапочку свою у зеркала и подошла к постели. Глянула на кавалера, а потом на Ипполита с укоризной:
— Господина угробить решили?
Монах молчал.
— Отчего же не лечил? — она смотрела строго.
— Не знаю, что за хворь, — пролепетал он.
А она стала гладить кавалера по заросшей щетиной щеке так, словно жена она ему и говорить при этом:
— Не волнуйтесь, господин мой, с вами уже я, тут уже. Если не яд это, и не хворь неведомая, то найду я причину немощи вашей.
И отлегло, от сердца у Ипполита. Снова он хотел кинуться к девушке. Обнять. Да та жестом остановила его:
— Хватит уже, монах. Иди, мне надобно одной с господином побыть.
Стала она его выпроваживать и дверь за ним закрыла. На засов.
В комнате его встретили все, И Ёган и Сыч и Максимилиан.
— Дурень наш говорит, что Агнес приехала? Говорит, видел её только что внизу, — с надеждой спросил Сыч, кивая на Ёгана.
— Приехала, — радостно сообщил монах. — Велела мне из покоев идти.
— А я сразу говорил, что надо за Агнес послать! — чуть не крикнул Ёган.
— Чего! Чего ты говорил, кому ты говорил, когда? — бубнил Сыч.
— Ну, думал так, — отвечал Ёган, — сразу подумал о ней.
— Подумал он, да ничего ты не думал, слёзы коровьи тут ронял, ходил.
— Да помолчи ты, Сыч, — сказал Максимилиан и добавил, обращаясь к монаху, — что она сказала?
— Сказал уйти, сейчас буде думать, что с господином приключилось.
— Слава тебе Господи, — Ёган перекрестился.
— Да тут как раз не Богу слава, — заметил Сыч.
— Уж и правда, помолчал бы ты, Сыч, — теперь ему это сказал монах.
— Да дурень он, болтает, не затыкается, — добавил Ёган радостно. — А ещё всех других дураками лает.
— Да чего вы, я ж меж своих, — оправдывался Фриц Ламме. И тут же: — Интересно, а что она там делать будет?
— Все, идите отсюда вниз, и я с вами, — взял на себя смелость брат Ипполит. — Не будем ей мешать.
Агнес почему-то была очень рада. И взволнована. Села на постель рядом с кавалером. Туфли скинула с ног. Продолжала его гладить по щеке. И приговаривала негромко:
— Вот, и не больно-то вы грозны теперь. Мечик ваш вас не охранил, не защитил. И броня ваша не защитила. Лежите тихо-тихо, дышите едва, помираете. И кто вас спасёт? Монах может ваш? Нет, плачет он, да и всё. Так кто? Ёган-деревенщина? Нет! Сыч? Нет, дураки они. Я могу, и без меня вам никуда.
Она вдруг лизнула его щёку. По всей щеке языком долго вела. И снова засмеялась:
— Кислый весь, не мытый. Давно видно лежите так.
И вновь лизнула его по щеке, а потом лоб лизнула, и стала лизать как кошка котёнка. Останавливалась на мгновение, влезла на постель, юбки подобрала и села на кавалера сверху, на грудь, нависла над ним, и опять смеялась, волосы её по его лицу рассыпались, она их убрала, затем снова она лизала всё лицо. Смеялась и говорила:
— Ну, так кто главный теперь, а? Кто кому господин? Я, я госпожа ваша, — она брала его пальцами за щёки, — а вы мой мёд сладкий.
И теперь лизала ему глаза.
А потом вдруг остановилась, спрыгнула с постели и стала быстро снимать с себя одежду, лицо покраснело, сама стала дышать часто, словно торопилась. Разделась донага, волосы совсем освободила и полезла под перину к кавалеру. Легла рядом как жена, положила голову ему на плечо, стала рукой грудь его гладить, и всё ниже опускаться. И добралась, наконец, до того к чему тянулась. И шептала ему в щёку:
— А что же, дуре беззубой можно, а мне нет? Чем она лучше, что зад у неё толще, а я-то умна зато. Она вам не верна, шлюха она, а я честная.
