— Взял я её в подвале приюта для скорбных жён, настоятельницей коего была благочестивая матушка Кримхильда. А её помощницей там была благочестивая Анхен. Надеюсь, все знали этих женщин?
— Враньё!
— Нет, не враньё! — улыбался Волков, понимая, что зря ему дали говорить, теперь он был уверен в себе. — Со мной было два десятка человек, все покажут, что нашли всё это мы там.
— Да мало ли, что могло храниться в подвале! — не верил председатель. — Откуда взяли вы, что сия одежда убитых людей?
Кавалер был готов к этому вопросу, он опять поднял руку и, повернувшись, кивнул ротмистру Брюнхвальду, всё ещё стоявшему у входа. Тот тоже сделал знак. Тут же в проходе появился закованный в кандалы человек. Звякая по полу цепями, кланяясь на каждом шагу и озираясь, в залу вошёл Михель Кнофф, привратник приюта для скорбных жён. За ним, ведя его как пса на верёвке, шёл Фриц Ламме. Фриц вывел привратника перед столами, туда, где сидели городские советники.
— Пред тобой городской совет города Хоккенхайм и сам обер-прокурор земли Ребенрее, — начал Волков. — Говори без хитрости и лукавства, как будешь говорить перед Богом.
Привратник молча кивал, соглашался.
— Скажи, как нарекли тебя отец с матерью.
— Нарекли меня Михелем, в честь святого Михеля, я в тот день родился, а фамилия моя Кнофф, — говорил привратник, поворачиваюсь к Волкову.
— Не мне, не мне говори, господам говори, — произнёс кавалер.
— Нарекли меня Михелем, я в тот…
— Хватит, хватит, мы поняли, — раздражённо прервал его председатель. — Где ты работал?
Многие из присутствующих знали его, он не раз отворял им двери.
— Я работал в приюте матушки Кримхильды истопником, конюхом и привратником, — говорил мужик.
— Скажи, давно ли? — уточнил Волков.
— Двадцать лет, — привратник снова поворачивался к кавалеру, ему говорил.
— Господам, говори, господам, — морщился кавалер. — Я тебя всю ночь слушал, довольно с меня уже.
— Двадцать лет, — повторил Михель для господ.
— А что это такое? — спрашивал его председатель, обводя рукой кипы полуистлевших одежд.
— Это одежда убиенных купцов, — глазом не моргнув, сказал привратник.
Снова пошёл по залу ропот, но теперь этот ропот не пугал Ёгана, это был ропот удивления и возмущения. Он покосился на своего господина и ещё больше уверился в нём. Тот сидел спокойный, как будто дома у себя, в Ланне, за столом ждал обеда.
— Откуда ты знаешь, что это одежда убиенных купцов? — продолжал председатель.
— Так знаю, и всё, — удивлялся такому вопросу Михель Кнофф.
— Расскажи, как убили первого купца, — сказал Волков. — Давно это было?
— Так, двадцать лет назад! Когда благочестивая Анхен в дом матушки Кримхильды пришла, тогда и приюта ещё не было, старый дом ещё был. Вот, а меня взяли, вроде как сторожем.
— Кто тебя взял? — уточнил Волков.
— Так она и взяла, Анхен. Она тогда ещё девкой блудной работала. Но такая бойкая была, стала у матушки Кримхильды, вроде как, помощницей, стала всем заправлять. И по дому стала смотреть, и за другими бабёнками, и по…
— Хватит, говори, как купца первого убили? — прерывал его кавалер.
Михель повернулся к нему, поклонился и продолжил:
— Господам рассказывай, не мне, туда говори.
Михель опять поклонился.
— И вот как-то привезла Рутт одного купца. Совсем молодой был. На телеге привезла. Он лыка не вязал, так пьян был. А мне говорят, неси его в реку. Ну, я и отнёс. Долго ли, река то в пятидесяти шагах с горки. Не велика работа, купчишка-то тоненький был совсем.
Снова ропот в зале.
— И ты кинул его в реку? — уточнил председатель.
— Раздел, в лодку положил, отвёз на серёдку и кинул.
— Он жив был?
— А не ведаю, мёртв или спал, я его в реку кинул он и утоп камнем.
— Одежду зачем снял? — спросил Волков.
— Одежду? — привратник снова поворотился к нему.
— Господам говори болван, — заорал Волков, — господам.
— Так одежа-то хорошая у него была, справная, я думаю, зачем её в реку-то кидать, полежит малость, да продам её. Привёз её, да в подвал кинул.
— И что, это вся одежда тех людей, что ты в реке топил? — удивлялся председатель.
— Нет, не всех, не всех, с некоторых одёжу я не брал, рваная или в крови — так не брал, а зачем. Только справную брал.
В зале повисла тишина.
— И сколько же ты утопил людей? — вдруг спросил его обер-прокурор.
— Так, сколько велели — столько и утопил, — даже глазом не моргнув, говорил привратник. — Может, пятьдесят, может, и сто, разве за двадцать лет всех упомнишь.
— Я записал всех, кого он мог вспомнить, дела я передам для суда, — сказал Волков.
— Быть такого не может! — воскликнул председатель городского совета.
— Может, — осмелился с ним не согласился с ним кавалер, — благочестивая Анхен в городе купцов бить до смерти не велела. Только зельем велела поить. И обирать. А коли у купца, какие бумаги были, векселя или закладные с расписками, так его было велено в приют везти. А там уже решали, что с ним делать. Коли бумаги были ценны, так купчишку в реку, чтобы было время бумаги те оприходовать.
— Откуда вы это знаете? — с расторжением спросил обер-прокурор. — Неужто сами видели?
Волков кивнул Сычу, тот пошёл на улицу, а кавалер откинулся на спинку стула, он устал немного, всю ночь не смыкал глаз, спрашивал и записывал, спрашивал и записывал, вернее, записывал монах, но всё равно устал он побольше монаха. И всё у него было записано. Теперь он не сомневался в успехе. Все терпеливо ждали, когда вернётся Сыч. И он вернулся и привёл с собой одну из баб, что взяли в приюте.
— Говори господам, кто ты, — сказал ей Волков.
Женщина низко присела, она была немолода, и одежда её была неплоха.
— Я Вильгельмина Руннерстаф. Жила в приюте при матушке Кримхильде.
— Ты грамотна? — вел допрос Волков.
— Да, я грамотна.
— Чем ты занималась в приюте?
— Письмами и бумагами.
— Видела ли ты ценные бумаги, векселя, расписки.
— Да, всё время видела. Также видела торговые обязательства и договора на имя разных людей.
— Откуда их брали? Откуда были эти бумаги? Чьи они были? — спрашивал кавалер.
Женщина покосилась на Волкова, несколько мгновений молчала, а потом сказала:
— Этого я не знаю.
— Не знаешь? — с угрозой спросил Волков. — Ну конечно, ладно, об это тебя ещё спросят. Говори, что ты делал с ценными бумагами?
