Монах и барон смотрели на всё это с ужасом, а Волков сидел и думал, что устал он от крика и шума, но до утра ему всё одно спать не лечь.
Наконец, ведьма из сил выбилась, стреножили её, скрутили, хотели на дыбу повесить, да Волков жестом велел её к себе волочь поближе. Как подволокли, бросили перед столом, Волков сказал:
— Монах, Сыч, Максимилиан, ступайте, за дверью ждите.
Ни сказав не слова, все трое быстро ушли.
А кавалер начал:
— Вильма тебе бумаги и письма в кожаной сумке приносила. Где они?
А Рутт сидела на каменном полу голая и с выкрученными руками, тяжко дышала ещё от недавней возни и глядела на него с удивлением:
— Ах вот, что ты ищешь, значит, из-за них всё?
— Где бумаги, — крикнул барон, — говори!
Но ведьма на него даже не взглянула, так и таращилась на Волкова.
— Скажу — отпустишь? — спросила она с вызовом.
— Кожу сожгу, калёным железом, с ног начну, — спокойно обещал кавалер. — Не сегодня, так завтра скажешь, или послезавтра.
— Вильма, тварь, — зло сказал Рутт, как бы самой себе, — надо же, как подвела всех, потаскуха тупая, что бы твои глаза бесы жрали.
— Её глаза уже черви жрут, — продолжал Волков, — ты о своих глазах думай. Отвечай, где бумаги.
— Нету их, — зло крикнула баб, — нету, принесла эта шалава их, да только прока от них не было, вернули их мы ей обратно.
— «Мы»? Кто это «мы»? — спросил кавалер, уж понимая, что она говорит про своего секретаря Вилли.
— «Мы» — это я и секретарь мой, — отвечала Рутт.
Барон аж подскочил, не думал он, что ещё один человек про бумаги знает, уставился в щёку Волкова, ожидая его реакции, да Волков и ухом не повёл, не взглянул на барона даже и продолжил:
— Кому вы носили бумаги ещё?
Барон опять ёрзал на лавке, а Рутт сдуру замолчала.
— Ну, не тяни, — устало говорил кавалер. — Всё равно скажешь, а от того, что тянешь, я только злее буду.
— Жиду Винхелю, — наконец произнесла она.
— И что вам сказал жид Винхель?
— Как увидел эти бумаги, так руками замахал, сказал, что знать о них ничего не хочет.
Волков закрыл глаза, сидел, вертел головой, разминая шею. Господи, как хорошо было бы откинуться сейчас на спинку, да у лавок нет спинок. А барона как разжигает, начал он было Волкову в ухо шептать:
— Надо взять её секретаря и…
— Барон, — прервал его Волков, — не шепчите в её присутствии ничего мне. Кажется, что они всё слышат, слух у них лучше, чем у крыс.
Барон осёкся на полуслове, замолчал, стал коситься на ведьму, потом на Волкова. Теперь он ещё больше уважал кавалера. Он не знал, что об этом удивительном слухе, как и кошачьем ночном зрении, Волкову прочёл монах в своей книге. В разделе про ведьм.
— А почему Вильма принесла бумаги тебе, — вдруг спросил он у ведьмы, — почему старухе и Анхен не отнесла?
— Анхен забрала бы четыре доли из пяти, — отвечала Рутт нехотя, — она всегда так брала за бумаги. Я брала половину. Поэтому сёстры ко мне ходили.
— Сёстры? — заметил слово Волков. — Кого ты называешь сёстрами?
Ведьма глядела на него с ненавистью и ничего не отвечала.
— Если хоть слово соврала, приду и шкуру спущу, — сказал Волков, вставая из-за стола. — Монах, Сыч, тут останетесь, с ней. Откроет рот, говорить начнёт, Сыч — придуши её. Не церемонься. Максимилиан и вы, господин барон, пойдёмте со мной.
Они прошли по коридору, узнали у стражи, где сидит Секретарь Вилли. Пришли к нему. Этот человек спокойно спал. Он щурился от слабого огня лампы, и, кажется, вовсе не был удивлён ночным визитом.
— Вильма приносила тебе документы в кожаной сумке, — без предисловий начал Волков. — Куда дел?
— Были документы, — сразу согласился секретарь, — одиннадцать писем от…
— Не нужно. Молчите, — прервал его барон. — Слышите, молчите!
— Да-да, — согласился секретарь.
— Куда дел? — повторил вопрос кавалер.
— Носил их Винхелю.
— Кто он?
— Жид, банкир из дома Хиршей.
— И что он?
— Ничего, как имена в бумагах увидел, так мне тотчас вернул, даже читать не стал, — спокойно рассказывал секретарь Рутт.
— Ну и куда потом вы их дели?
— Никуда, Рутт хотела ещё другим людям показать, а я как знал, говорю ей: «Госпожа, не стоит с ними связываться, больно опасные бумаги».
— Куда дели бумаги?
— Вернули Вильме, сказали, чтобы сожгла.
— И что? Сожгла? — задал Волков последний вопрос.
— Я сам того не видел, но думаю, что я её напугал, думаю, что она послушала меня, — отвечал Вилли Секретарь.
Больше вопросов не было. Волков пошёл из каморы, следом пошёл Максимилиан и барон.
Барон поймал его за локоть, остановил прямо в темноте коридора, жестом показал Максимилиану идти дальше, а сам зашептал:
— Что вы собираетесь делать дальше?
— А что тут ещё можно сделать, будем молить Бога, чтобы Вильма сожгла бумаги. В любом случае, нам их не сыскать.
— Я не про бумаги, — как то зловеще сказал барон. — С ними всё ясно.
— А про что? — не понимал кавалер.
— Что будет с ведьмой и секретарём?
— Инквизиция ими займётся, — пожал плечами Волков.
— Да вы с ума сошли? — зашипел барон. — Даже не думайте, что это возможно. Ни в коем случае вы не должны допустить, что бы они попали в руки попов из Ланна. Ни в коем случае.
— И что же вы хотите, барон? — холодно спросил Волков.
— Вы сами знаете, — сухо ответил фон Виттернауф. — Дело должно быть решено сегодня же. Сейчас же.
Волков молчал, а барон всё ещё держал его локоть. Не выпускал, ожидая решения рыцаря.
— Хорошо, — наконец произнёс Волков. — Решим сейчас же.
Они пошли по коридору до пыточной комнаты. Стражник отворил им тяжёлую дверь. И как только они вошли, Рутт подняла на них глаза и с усмешкой спросила:
— Убить меня решили, ублюдки? Ни суда, ни попов не будет?
В пыточной стало тихо, все смотрели на кавалер. И он показал Сычу жест, обозначающий удушение.
Сыч понимающе кивнул, стал с пояса снимать свой кистень.
— Ублюдки, — завизжала ведьма, — ублюдки, прокляты будьте!
Она орала так громко, что во всей тюрьме, наверное, было слышно, а что она ещё могла сделать со связанными руками. Волков поморщился от такого шума. У него опять начинала болелть голова. А она орала и орала:
