Как пишет Буковски, у папаши его был большой план. Суть этого плана была проста: каждый мужик в своей жизни должен купить дом и передать его своему сыну; тогда его сын, став мужиком, заработает на еще один дом и передаст своему сыну уже два дома. Когда его сын, внук первого мужика, сам станет мужиком, он заработает на свой собственный дом, и получится уже три дома… На кой черт потомкам столько домов? – наберется ведь с целый город! – этого Генри-старший не уточнял. Просто нужны дома. Такова цель.
Это была настоящая одержимость изрядно пропахшими, архаичными представлениями о семье – культ семьи, целое семейное идолопоклонство. При этом проекты проектами, но сам Генри-старший был так себе семьянином. Это вообще было в его природе: резонерствовать, но самому оставаться подонком. Генри Чарльз видел это и всё прекрасно понимал. Все эти большие планы – чушь собачья. Его отец был никем, он был неврастеничным неудачником. Его мать вообще будто бы не существовала, она походила больше на тень человека, чем на самого человека. Младший Буковски видел во всем этом вековую работу крестьянского рабства, холуйской выучки. Все эти люди просто не могут вообразить себе чего-либо, кроме своих заемных фантазий. Их мысль не идет дальше дома. Потом двух домов. Трех домов.
Буковски не был похож на своего отца, он не хотел домов и не поклонялся семье. Напротив, семью с ее семейными домами он искренне ненавидел. Но жить ему всё-таки где-то надо было. Первое время он снимал дешевую комнату (полтора доллара в неделю) в филиппинском районе. В филиппинском баре под окном можно было выпивать, да и сами филиппинцы с их темными делами выступали любопытными объектами для наблюдения. Трудно поверить, но Буковски там никто не трогал.
Он ходил в колледж до июня 1941-го, потом бросил, не окончив курса. Регулярно писал рассказы и в какой-то момент решил отсылать их в журналы вроде «Нью-Йоркера» или Atlantic Monthly. Долгое время он будет с завидной регулярностью отправлять рассказы в разные издания без всякой отдачи. Но он держался своего и продолжал в том же духе. Он рано решил идти до конца – и в какой-то момент это сработало. Но этот момент, как позже напишет Буковски, наступил слишком поздно.
Огни филиппинского бара манили его, писать это не мешало, а скорее даже помогало. Правда, как-то раз он с приятелем устроил в своей комнатке драку, в итоге от комнатки мало чего осталось. Хозяйка услышала шум и в сопровождении своих грозных, даром что низеньких, филиппинцев попыталась проникнуть внутрь. Буковски их не пустил. Он выждал немного и заключил, что пора отсюда сматываться. Собрал какие-то вещи, взял печатную машинку и выглянул из комнаты. Один филиппинец сидел в конце коридора, следил за дверью, делая вид, что чинит паркет. Каков хитрец. Буковски метнулся к филиппинцу, что было сил двинул ему печатной машинкой по физиономии (универсальная всё-таки вещь!) и на всех скоростях сбежал вниз по лестнице. Удача благоволила ему, и внизу оказалось такси. Всё это выглядит как сцена из остросюжетного фильма. Не удивлюсь, если Буковски ее выдумал. Однако и жизнь часто бывает остросюжетнее литературы.
Несмотря на то что Буковски-младший вроде как покинул семейное гнездо, окончательного разрыва с семьей всё же не было. Так, его мать частенько заходила в его съемное жилье. Она осматривалась вокруг, проверяла шкафы и причитала, что у сына нет чистых вещей. Об этом эпизоде Буковски даже сочинил стихотворение. Также мать помогала ему с деньгами, во всяком случае первое время, и поспособствовала его трудоустройству в железнодорожную компанию.
Там он работал, впрочем, недолго. Таким образом был установлен стандарт, по которому Буковски – фактотум – долго на одной работе не задерживался. В поисках новой работы он отправился путешествовать по стране. В отличие от модных в то время бит-путешествий, направленных на обретение нового опыта, а в пределе и просветления, Буковски путешествовал не из любви к поездкам (на самом деле он любил только свой Лос-Анджелес), но по материальной нужде. А это существенное отличие.
Сначала он остановился в Новом Орлеане. Какие-то деньги у него с собой были, но он их быстро пропил. С работой уже нельзя было затягивать. Он устроился дистрибьютором, пересчитывал журналы и комиксы на продажу, держался так не больше недели. Следом работал в газетной типографии, потом на складе автозапчастей и прочее, прочее – роман «Фактотум» является лучшим путеводителем по всевозможным работам, которые Буковски менял начиная с двадцатилетнего возраста. Менял он и города – примерно с такой же решимостью, как и работы: Майами, Атланта, Нью-Йорк, Сент-Луис, Филадельфия, потом снова Лос-Анджелес, потом снова из Лос-Анджелеса… Он рано повидал страну, но едва ли был этому очень уж рад. Во всяком случае, его произведения избегают каких-то панорамных образов Америки, концентрируясь только на людях и ситуациях, а не на местах.
Ни в какой области он не стремился задерживаться, тем более преуспеть. Он по-прежнему не хотел делать карьеры, но всё-таки мыслил себя писателем. Вероятно, уже тогда он понял, что весь этот опыт, который – возможно, против воли – он получал, разъезжая по стране, может быть использован как хороший сюжет для произведения, а может, и нескольких произведений. Писал он, соответственно, реалистичные вещи, основанные либо на том, что он видел собственными глазами, либо на том, о чем он слышал или читал, когда был в своих разъездах.
Как-то раз в Филадельфии – вероятно, это был 1942 год – к нему в комнату вломились два человека в штатском. Оказалось, это агенты ФБР. Они увезли Буковски с собой, хотя он был без понятия, что он мог натворить, чтобы вызвать интерес именно у этой специфической организации. Оказалось, вопросы к нему были связаны с призывом в армию – ведь шла война. Этот эпизод воспроизведен в рассказе Doing Time with Public Enemy № 1 из сборника «Истории обыкновенного безумия». Его отвели к психиатру, который должен был вынести заключение на его счет. Психиатр спросил: «Ты веришь в войну?» – «Нет», – ответил Буковски. «А хочешь пойти на войну?» – спросил психиатр. «Да», – ответил Буковски. Психиатр посмотрел на него настороженно, затем на долгое время притих и принялся что-то писать в своих бумагах. Потом он снова поднял глаза на Буковски и сказал: «Кстати, в следующую среду у нас намечается вечеринка, там будут доктора, художники, писатели. Я тебя приглашаю. Придешь?» – «Нет», – ответил Буковски. Доктор помедлил, потом сказал: «Ладно. Тебе идти не надо». – «Куда?» – спросил Буковски. «На войну», – ответил доктор. Буковски получил свои бумаги и был отпущен на все четыре стороны
[32]. По такой странной траектории война облетела его стороной, а сам он отправился странствовать дальше.
* * *
Эпизод с ФБР и призывом связался в памяти Буковски с его первым сексом. Ему тогда было 23 года, и впоследствии он любил повторять, как лишился девственности с трехсотфунтовой шлюхой, которую он подцепил в местном баре (дело по-прежнему было в Филадельфии; это место вообще оставило у Буковски много воспоминаний – достаточно упомянуть, что там разворачиваются события из фильма «Пьянь»). Представлять себе этого не хочется, да и кто знает, так ли всё было на деле, но сам этот штрих вписывается в личную мифологию Буковски без всяких натяжек (прошу прощение за невольный каламбур).
