Тхара смолкла, сжимая синие морщинистые губы. А я опустила взгляд, ощущая, как внутри всё холодеет. Так значит, всё же брат… Что-то оборвалось внутри.
Ведьма отступила, дав мне возможность немного подумать, но думать я не могла — голова трещала по швам. Всё очень скверно, хуже, чем я предполагала. И видит великая Ильнар, лучше бы я не смотрела в это проклятое зеркало! Скверно, очень скверно. Воздух как будто смогом сгустился вокруг меня, и стало нечем дышать, в глазах потемнело от комьев разных отвратительных чувств. Если бы не вспоминала, было бы всё намного легче. Но теперь ничего поделать нельзя, разве что вновь отправиться в забвение, обратить себя вспять, чтобы то, что творилось внутри меня, погрести под толстым слоем пепла и попробовать ещё раз вздохнуть свободнее. Теперь уже это невозможно. Уже нет. От этого не уйти, оно вновь найдёт меня и потребует выхода, где бы я ни была. Это мешало мне жить в другом мире, это станет проклятием в следующем. Как Вояна это называла — кармой? Искуплением? Судьбой? Пороком?
Тхара положила на постель всю мою одежду, она теперь уже не вмешивалась в ту бурю чувств, что крутилась внутри меня месивом грязи и пыли. Плетью по сердцу била боль утраты, разжигая во мне гнев и ярость от того, что, пусть даже убийца моей сестры мёртв, но его часть, заключённая в Мааре, жива. Осознание того, что этот выродок касался меня и истязал так же, как когда-то это сделал его брат с моей Вояной, было хуже всяких пыток. Ненависть заполонила душу, застлала глаза, заклокотало в груди омерзение, распирая рёбра до треска.
Скрипнула дверь, заставив меня врасти в пол. Внутрь вошёл Маар.
Он прожёг меня взглядом чёрных глаз, его зрачки тут же сузились до точек, распаляя во мне ещё больший гнев. Маар открыл шире дверь, указывая мне выходить. Я подхватила приготовленные Тхарой вещи, глянув на старуху, что смотрела на меня непроницаемо и твёрдо, направилась к двери, покидая лачугу. Когда поравнялась с ван Ремартом, меня буквально чуть не отшвырнуло той сбивающей дыхание силой, что исходила от исга́ра. Я старалась пройти мимо спокойно, не показав и доли того, насколько я была сбита с толку, но как только исчезла с поля зрения этого мужчины, рванула на улицу, задышав полной грудью.
Щуря глаза от ледяного воздуха, я вглядывалась в сизую стылую чащобу, которая постепенно, но всё ярче окрашивалась в бледно-сиреневый цвет. Мороз ободрал лицо и руки, с ночи он был слишком сильный, до скрипучего треска деревьев. Здесь, на краю снежной гряды, зима тянется намного дольше. В этих диких первозданных местах она казалась вечной, насколько красивой, настолько и смертельно опасной, ведь никогда не узнаешь, что может появиться из леса или сойти с гор в любой миг. Я помнила, что порождения были только на слуху. А теперь эти твари могут подобраться к людям и разодрать целое селение!
Кони, что нетерпеливо топтались у плетня, смотрели чёрными, полными беспокойства глазами в дебри леса, вскидывали гривы и недовольно фыркали, выпуская клубы пара. Я, поправив ворот, осторожно сошла с обледенелого порога, приблизилась к своей белой, как снег, кобыле, стараясь не замечать, как от каждого движения кости разламывает, и плескался в груди жар вместе с хрипом. Маар не позволил побыть в одиночестве, вышел следом, и казалось, хлипкий порог рухнет под тяжестью его сильного тренированного тела. Да и по сравнению с лачужкой воин в доспехах и мехах выглядел внушительно, поражая своим видом простых смертных. Я отвернулась, когда он поднял взгляд, и с трудом вскарабкалась в седло. Наверное, сейчас у меня бы это не вышло из-за слабости, но злость придавала сил совершать невообразимое. Маар с лёгкостью барса запрыгнул на своего жеребца и, не сказав ни слова, пустил его по дороге, мне оставалось только лишь поспевать за ним. Тащиться ещё неизвестно сколько времени, с болью осознавая, что следующий привал будет не скоро, и что самое худшее меня ждёт впереди. Я смотрела в его спину жгуче ненавидящим взглядом, удивляясь тому, как это чудовище может легко перевоплощаться из демона в благородного воина, из воина в убийцу и насильника, и так по кругу.
Изба ведьмы удалялась быстро, потому что ван Ремарт решил пустить коня рысью по каменистой, чуть заснеженной с ночи пустоши. Его синий плащ развивался парусом, сверкала бледным серебром сталь брони и оружие. И видит богиня Ильнар, он это сделал для того, чтобы измучить меня до конца, травя и полосуя своим равнодушием, будто желая мне показать, насколько я ничтожна: животное, рабыня, которая должна тащиться за своим хозяином. И самое скверное — у него получалось задавить меня, без особых усилий он вытряхивал меня наизнанку, разжигая во мне и боль, и ненависть, и отчаяние. Эта ядовитая смесь выматывала куда больше, чем физические страдания, которые я испытывала в пути, подпрыгивая в седле на кочках и едва не вскрикивая от выстрелов рези, таких, что на глаза проступали слёзы ненависти. Исга́р всё же делал короткие остановки, но только для того, чтобы справить нужду. Едва он скрывался из виду, я бессильно приваливалась спиной к какому-нибудь камню или дереву, несколько мгновений стояла недвижимо на трясущихся ногах, ощущая, как знакомый жар, о котором предупреждала Тхара, поднимается изнутри так явственно, что белые крупинки снега, падающие сверху, обжигают кожу лица, причиняя, кажется, нестерпимую боль. Мне необходим был отдых.
Но бешеная погоня и пытка продолжались до тех пор, пока небо не стало заметно темнеть. Спасением стали далёкие огоньки, вспыхивающие в ночи за снежными перекатами, барханами и холмами. Только по мере приближения стало ясно, на мою беду это был никакой не город, и даже не селение или хотя бы заброшенные дома, а разбившийся на десяток костров лагерь. Встречать главу отряда вышел Шед. Недобро глянув на меня, он поприветствовал своего предводителя, о чём-то заговорил, я не слышала, ведь едва не валилась с седла, вцепившись в повод онемевшим пальцами, сжимая от напряжения коленями бока лошади. Сама я с неё не слезу, это я поняла ещё до того, как опустилась на долину ночь. Но даже теперь Маар не глянул в мою сторону.
Я поджала губы, собираясь с силами, хотя жар заливал голову так, что уже ничего не соображала. Меня спасительно подхватили чьи-то руки и стянули на землю, но стоять сама я не могла, а уж сделать шаг и подавно. Не успела я что-либо ответить, как страж подхватил меня, словно пушинку, на руки и понёс вглубь становища. Я попыталась возразить, вырваться, но слишком была вымотана, чтобы шевелить хотя бы языком, а стоило оказаться в надёжных сильных руках, как усталость накрыла меня с головой, будто штормовой прибой. Я погрузилась в полубредовое состояние, бесконечно падая в кипящий котёл усиливающейся в теле лихорадки. Я помнила, как меня занесли в шатёр, освещённый костром, и положили на что-то мягкое, накрыли тяжёлыми шкурами.
Глава 12
Маар, положив Истану на постель, скинул с себя плащ и броню, бросил охапку хвороста в очаг, вырытый прямо в заледенелой земле и обложенный камнями. У асса́ру вновь поднялся жар, и он злился на то, что женщины такие слабые и невыносливые. Их хрупкие тела могут выносить ребёнка, но не способны перенести какую-то лихорадку. Он злился на себя за то, что вновь пришлось гнать во весь опор, иначе надвигающийся буран мог забрать её жизнь, не успей они добраться до лагеря. И снова каскад противоречивых чувств хлестал нещадно так, что вставала красная пелена перед глазами. Истана протяжно простонала. Очнувшись, Маар взял её походной мешок, вытряхнув из него все вещи. Тхара сказала, что дала ей трав. Найдя узел нужного сбора, Маар, зачерпнув снаружи снега в железную плошку, поставил таять и закипать на огонь.
