— Это верно. Но я-то говорю искренне. Ведь теперь у вас не осталось ничего, кроме вашей красоты. Мой брат, одержав победу, забрал все ваши замки и земли. Они теперь наши. Поэтому вы хотите породниться? Чтобы забрать их обратно себе?
— Вы меня раскусили, — холодно ответила Гаитэ.
Эффидель сочла за благо оставить неприятную тему:
— Вы идёте в кабинет папочки?
Она называет императора «папочкой»? Какое умиление.
— Его Величество пригласили меня на завтрак, — не меняя ледяного тона ответила Гаитэ.
Эффидель облизала розовым язычком губы, сделавшись похожей на кошку, лакомящуюся сливками.
— Папочка желает вас видеть? Наверное, хочет обсудить вашу свадьбу? Или желает сообщить брату о своём решении в вашем присуствии? Скажите, вы правду верите, что Торн женится на вас? Зачем ему это делать, теперь, когда мы выиграли, а вы — проиграли?
— Может быть, из милосердия пожалеет бедную сироту?
Эффидель в изумлении похлопала густыми ресницами:
— Вы, должно быть, шутите? Торн в жизни никого, кроме себя любимого, не жалел. И вообще, для вас же было бы к лучшему, если бы он наотрез отказался на вас жениться.
— Не могу не согласиться с вами, — вздохнула Гаитэ. — К сожалению, мне нечего возразить.
— Вас, наверное, удивляет, что я в такую рань подстерегаю вас у лестницы, вместо того, чтобы быть сейчас со своим мужем? — понизив голос до едва различимого шёпота, заговорила Эффидель, — Но я умирала от любопытства, желая вас увидеть. А моему мужу, кажется, всё равно, — обиженно надула она губки. — В этом дворце так много мужчин, что мне не хватает женского общества. Обещайте, что придёте в мои апартаменты познакомиться поближе?
— Обещаю, — охотно согласилась Гаитэ. — Если ваш отец, конечно же, не будет против.
— Он не будет. Он никогда не отказывает мне в невинных удовольствиях. Так что скоро увидимся. До встречи, — пропела Эффидель и, крутанувшись, так, что пышная юбка колоколом завертелась вокруг её стройных ножек, упорхнула прочь.
А Гаитэ побрела за сопровождающим её пажом, попутно отмечая, что императорский дом и при свете дня поражает роскошью. Все комнаты заполнены фресками, изящными гобеленами. Повсюду настоящий праздник полированного дерева и розового мрамора.
Миновав большой двор, с его декоративным фонтаном и аркадой, они вошли в большой зал, к которому примыкало множество комнат. В одной из распахнутых дверей Гаитэ увидела возвышение, украшенное цветами. На нём стоял богато сервированный стол, за которым сидел император в компании своего младшего сына Сезара.
Паж, посчитав свое дело сделанным, беззвучно поклонился Гаитэ и убежал.
Не решаясь нарушить уединение мужчин, о чём-то увлечённо беседующих, Гаитэ нерешительно застыла на пороге.
Оба собеседника, ни отец, ни сын, не выглядели довольными.
— При всём моём уважении к вам, отец, я не могу позволить брату предъявить права на то, что принадлежит мне!
— Ни тебе, а семье, Сезар. Всё, что мы делаем, мы делаем не ради себя, а ради всех нас! И чтобы ты не говорил, решение уже принято. Я предоставлю девочке убежище. Она заслужила это своим храбрым поступком.
— Храбрым? — поморщился Сезар. — Она действовала из безысходности. И, к слову, её власть чисто номинальная, люди вряд ли станут ей повиноваться. Девчонка совершенно бесполезна.
— Хватит, сын! Довольно. Твоя алчность и жадность не делают тебе чести. Я могу понять твою досаду, но не разделяю её. И, кстати, если бы мы раньше вспомнили о существовании этой девушки, тебе, возможно, ненужно было бы идти на… некоторого рода, жертвы, — понизил голос Алонсон. — Но с этим уже ничего не поделаешь. А этот союз примирит многих.
— А мой брат, ваш возлюбленный сын, в очередной раз получит всё, — и титул, и невесту, — не ударив палец о палец.
— Брак, который нам так кстати предложили, введёт Торна в число старой знати и сделает его законным владельцем герцогства Рэйв, — довольно проронил имперотор. — Ну разве это плохо?
— О! Меня это несказанно утешает! — Сезар вонзил кинжал в окорок с таким видом, будто ему не терпелось кого-нибудь прикончить. — А вы не думали, отец, что за те десять лет, что Тигрица воевала с нами, её поданные изрядно обнищали? Видели вчера платье этой девочки? У неё потрёпанные манжеты. Ваши надежды пополнить нашу казну подобным образом могут потерпеть фиаско. Конечно, девчонка с удовольствием выйдет замуж за одного из нас, но разве пустая, номинальная корона, висящая над её головой, способна сделать нас более могущественными или менее уязвимыми?
Гаитэ видела, как перекосилось от бешенства лицо императора. Так что даже на щеках набухли багровые вены.
— Ты осмеливаешься давать мне советы?! Пытаешься манипулировать мной?! Жалкий мальчишка! — рявкнул он на Сезара.
Отец и сын уставились друг на друга, как два врага. Гаитэ даже показалось, что напряжение между ними можно потрогать руками.
Сезар с холодной, преднамеренной чёткостью, произнёс:
— Исполни желания этой девчонки, и мы все об этом пожалеем.
— Ты точно пожалеешь и прямо сейчас, если не прикусишь свой поганый язык!
— Ты словно разум потерял! Эта женщина не может быть нашим другом. Не забывай, какой непримиримый яд, вместо крови, струится по её жилам? Её мать не смогли смирить даже железные кандалы.
— А она не похожа на свою мать! К тому же твой брат, когда захочет, умеет обращаться с женщинами.
— Воля ваша. Я не могу помешать вам пустить к себе в овчарню волчицу, жаждущей нашей крови.
Гаитэ кипела от гнева. Вчера этот лицемер вёл себя с ней совсем иначе! Был галантен и предупредителен, а за её спиной пытается настроить отца против неё.
Она стояла не прячась, в ожидании, когда же хоть кто-то из Фальконэ одарит её своим вниманием.
Император заметил Гаитэ первым. Хотя, может быть, Сезар просто игнорировал?
— А, вот и вы, сеньорита! — натянул он на себя маску добряка и благодетеля, которого так любил из себя изображать. — Подходите, душенька, присаживайтесь, — пригласил он её к столу.
Несмотря на ранний час, на столешнице стояло множество аппетитных блюд с жареной дичью, свежими салатами и горами фруктов.
— Воспользуюсь случаем и передам вам радость Торна по случаю известия о возможности союза между нашими домами, — пафосно заявил император.
От Гаитэ не ускользнуло едва уловимое движение плечами у Сезара, будто он собирался пожать ими и лишь в последний момент сдержался.
Её охватила душевная борьба. Хотелось выплеснуть в лицо этим невыносимым людям всё то, что она думала об их милостях и фальшивом лицемерии, об их масках, которыми они столь небрежно прикрывали свои пороки.
Хотелось, ой, как хотелось!
