— Почему вы так говорите?
— Потому что стар и повидал в жизни достаточно, как бы цинично это не звучало. Всё это я к чему? Ступайте и докажите, что способны принять то, что хочет всучить вам народ — власть!
— Если мне так необходимо ехать в Рэйвэр, то пусть со мной поедет Торн.
— Дорогая моя! Вы что, оглохли?! Вы едите с Сезаром.
— Но мой жених — Торн…
— А мой маршал — Сезар! Я вас не на свадьбу отправляю, а на переговоры! И если всё пойдёт ни к чёрту, вместо слов зазвучат пушки и никаких вам тогда свадебных фанфар! И впредь не смейте мне перечить, ясно?!
— Да, ваше величество, — склонила голову Гаитэ, трепеща.
Она всегда плохо переносила, когда на неё повышали голос.
— Ступайте. И постарайтесь найти нам друзей среди врагов. В качестве приятного бонуса можете навестить вашу матушку, — смягчился Алонсон. — Попробуйте заручиться её советом и поддержкой. Если вам удастся это сделать, я смягчу режим в её отношении. Можете ей это обещать.
— Да, ваше величество.
Алонсо протянул руку со зловеще мерцающим перстнем. Гаитэ оставалось лишь преклонить колено, что она и сделала.
— Мы выражаем соболезнования вашим утратам. И желаем удачи в вашем предприятии, поскольку оно и наше тоже. В случае успеха благодарность будет соразмерной.
Аудиенция была закончена.
Пятясь, Гаитэ вышла из малого тронного зала. Подойдя к перилам, она подставила под брызги разгорячённое, пылающее от волнения, лицо.
Она чудовище? Она должна обрадоваться? Наверняка, должна. Алонсон разрешил ей увидеться с матерью, разрешил вернуться на свои земли. Но она пойдёт туда с вражеской армией и с известием о смерти двух генералов Рэйва.
Её люди должны будут ненавидеть её. Мать ненавидит её. Весь мир ненавидит её!
А она вынуждена тащиться через всю страну с человеком, от которого каждая клеточка её тела желала бы держаться подальше. Почему, кстати? Из страха? Презрения? Ненависти?
Дождь продолжал лить. Поливал, не переставая.
— Отец сказал что-то, что расстроило вас?
Эффидель словно поджидала её. Возможно, так оно и было — поджидала.
— Он желает, чтобы я отправилась в Рэйвдэйл, вместе с вашим братом.
— С Сезаром?
— Да, — обречённо кивнула Гаитэ. — И это тогда, когда мне начало казаться, что я начинаю достигать хоть какого-то взаимопонимания с Торном.
— Торн расстроится, когда узнает.
В голосе Эффи не прозвучало ни тени сочувствия старшему брату. Кажется, она была довольна тем, как складываются обстоятельства?
— На твоём месте я бы только обрадовалась. С Сезаром ладить гораздо проще, — прощебетала Лисичка. — Он иногда жесток с мужчинами, но с женщинами — никогда. К тебе он будет добр, я знаю. Не следует его бояться.
— Я его не боюсь.
Вздохнула Гаитэ, вновь устремляя взгляд на струи косого дождя.
Хотелось бы верить, что мнение Торна может что-то изменить, но на самом деле Гаитэ понимала — раз император принял решение, вряд ли просьба сына его остановит.
Да это и правильно. Мир стоит выше чувств.
Ещё бы его, этого мира, ещё суметь добиться!
В небе не было ни просвета. Оно, казалось, вот-вот совсем упадёт на город и поглотит его в водной пучине. Было слышно, как где-то рядом хлопает ставень от напора ветра.
— Ваш отец разрешил мне встретиться с матерью, — медленно проговаривая слова, поделилась Гаитэ.
— Это ведь хорошо? Или вы не рады?
Глава 12
Заручившись у императора верительной грамотой, предназначенной обеспечить беспрепятственный вход в крепость Бёрст, Гаитэ отправилась с визитом к Тигрице.
Дворец окружала широкая площадь овальной формы, украшенная мозаикой. Несмотря на запреты, обычно здесь шла бойкая торговля всем подряд, от ладана и свечей до специй, но сегодня непогода всех разогнала по домам. Под порывами ветра и низким серым небом всё выглядело неприглядно и уныло: площади, украшенные позолоченными изваяниями на длинных столбах, триумфальные арки, широкие улицы, мощённые мрамором и даже разодетые в шелка вельможи, изредка попадающиеся на пути.
Ливень, длящийся несколько дней, всё окрасил серым: роскошные портики дорогих лавок, колоннады вдоль домов, многочисленные статуи совершенных форм, фонтаны, многоэтажные дома со светлыми, пастельных тонов, фасадами и окнами.
Воздух сделался прохладным настолько, что при дыхании изо рта вырывалось облачко густого пара. Небо над головой выглядело переливчато-серым бархатом. Словно фосфоресцировали металлические запоры, заклёпки на дверях и шпили флюгеров.
Негромко поскрипывала вывеска над какой-то лавкой.
Запертые ворота на западной стороне города сторожила городская стража, но благодаря императорскому приказу карета беспрепятственно их миновала.
Чуть в стороне мглились кудрявые силуэты садов во внутренних двориках дворцов знати.
Лошади время от времени всхрапывали, когда под их копытами начинала чавкать грязь. Страшно было подумать, во что превратились проселочные дороги, если даже мощёные улочки походили на болота?
Всё было зыбким, неустойчивым сквозь пелену моросящего дождя. В воздухе словно висела мгла. Гаитэ зябко куталась в шёлковый плащ, жалея об отсутствии в карете жаровни. Какого приходилось тому, кто в такое время вынужден был пребывать без укрытия думать не хотелось, а таковых, без крова и тёплой одежды, увы, в Жютене было не мало.
Потом Гаитэ увидела крепость Бёрст и все мысли выветрились из головы.
На бастионах и башнях замка пылали огни. На фоне тёмного дождевого неба они смотрелись особенно эффектно. В колеблющихся, переменчиво мерцающих отблесках старинные зубчатые башни выглядели ещё величественнее и мрачнее.
Между тёмными зубьями стен, приглядевшись, можно было увидеть стальные шлемы стражников-лучников. Они медленно двигались, держа аркебузы на плечах.
К тому времени, как комендант поспешил им навстречу, они успели миновать вторые ворота. Ознакомившись с письмом, он повёл Гаитэ по боковой лестнице на второй этаж.
Обступившая со всех сторон мёртвая тишина ощущалась почти физически. На лбу, несмотря на холод, выступали бисеринки пота. Колеблющийся свет, подрагивающий шлем на голове проводника, падающая под ноги причудливая тень — всё вызывало нервный озноб.
Гаитэ отчего-то ожидала увидеть решётку, но её подвели к обыкновенной двери.
— Прошу, сеньорита, — отпер её комендант.
Комната оказалась похожей на подвал, просторной её не назовёшь. Условно её можно было разделить на два уровня. В центре низкого стоял стол и две скамьи, высокий усыпали полусгнившей соломой.
