Ей померещилось или в чёрных глазах промелькнуло удивление?
— Зачем?.. То есть — как это «зачем»? То есть, вы не рады? — удивлённо распахнул он глаза.
— Мы с матерью едва знаем друг друга. Для неё я всегда была пустым местом, но её страдания меня всё же не радуют. Однако суть моего вопроса в другом. Почему вы поступили так, как поступили? Что заставило вас проявить снисходительность? Судя по слухам, подтверждённым тем, что я наблюдала, к милосердию вы не сильно склонны?
— Вообще не склонен, — подтвердил Сезар, наполняя бокал вином. — Но лишать женщину жизни для мужчины всегда труднее, чем убить другого мужчину в бою. В бою вообще убивать легче всего, а ваша мать… я рад, что отец не отдавал прямого приказа казнить её.
— А если бы приказал?
Их взгляды встретились. Во взгляде Сезара промелькнуло сожаление о том, что правда, возможно, ранит Гаитэ.
— Если бы приказал, мне пришлось бы выполнить приказ. Мой отец не только отец, он, в первую очередь, император. Несправедливо ненавидеть меня за то, что я хороший солдат.
— Я не за это вас ненавижу. Вернее, я вообще не ненавижу вас, — нервно передёрнула плечами она.
— Рад слышать! — с энтузиазмом взмахнул руками Сезар. — В ближайшее время мне и вам предстоит сотрудничество. Для всех будет только лучше, если мы подружимся. Мы ведь скоро станем одной семьёй.
— Мысль о том, что я стану женой вашего брата больше не торчит костью в вашем в горле? — насмешливо приподняла брови Гаитэ. — Что ж? Может быть, родственниками мы и будем, но точно не станем друзьями.
Лицо Сезара мгновенно потемнело, будто внутри погасла свеча.
— Но вы же только что сказали, что не ненавидите меня? Солгали?
— Ненависть — сложное чувство. Как правило, его нужно заслужить. Пока же вы мне просто антипатичны. Надеюсь, так это и останется.
— Не надейтесь, — резко бросил Сезар. — Я люблю сложные, противоречивые чувства. И, клянусь жизнью, я заставлю вам либо любить себя, либо ненавидеть!
— Как будет угодно Вашей Светлости, — отозвалась Гаитэ. — Теперь я могу идти?
Сезар недовольно свёл брови. Губы его вытянулись в ниточку, отчего выражение лица сделалось угрожающим.
— Нет, — от его ледяного тона, казалось, падающие дождевые капли на миг превратились в льдинки, а в комнате словно бы даже сделалось тише. — Перестаньте уже испытывать моё терпение и сядьте!
Прозвучало это неоднозначным приказом.
Сопротивляться значило искушать судьбу и давать повод этому человеку приблизиться к себе. Гаитэ предпочла сохранить достоинство и дистанцию. Подметая дорогие ковры пышной юбкой, прошла к столу и села как можно дальше от Сезара.
— Так лучше, Ваша Светлость? — её тон был сама вежливость.
Правда, проявляемая покорность была столь откровенно натянута, что это не могло не бросаться в глаза.
— В походе вы окажетесь в полной моей власти. Вам не кажется, что с вашей стороны разумней сохранять мир?
— Мне расценивать ваш вопрос как угрозу? Но всё не совсем так, как вы говорите. В дороге, безусловно, моя жизнь будет в ваших руках, но, как только мы достигнем границ Рэйва…
Чёрные глаза Сезара полыхнули столь яростно, что сердце Гаитэ сжалось от страха. О нём ходили дикие слухи. И сейчас, глядя на искажённое яростью лицо можно было поверить, что слухи правдивы.
— Как только мы достигнем границ Рэйва, сударыня? — ноздри его тонкого птичьего носа трепетали от гнева. — Что будет дальше?
Гаитэ зачем-то взяла в руки вилку и нарисовала воображаемый узор на скатерти.
— Торн не скрывал от меня того факта, что у вас недостаточно сил, чтобы взять замок в том случае, если лорды снова взбунтуются.
— Это не проблема. Я найму больше людей, — высокомерно передёрнул плечами Сезар.
Но Гаитэ видела, что бравада его ложная.
— В случае гражданской войны вам потребуется не меньше десяти тысяч солдат. А времени, чтобы найти так много жестоких и смелых людей, готовых не только продаться, но и отработать полученные деньги, нет. Но есть одна женщина, за которой люди готовы следовать, сохраняя пусть сомнительный и непрочный, но мир. Неужели вы столь глупы и мелочны, что готовы поставить под угрозу всё, что провозглашаете приоритетом в политике, лишь бы указать мне на место, которое считаете моим?
Гаитэ с удивлением наблюдала, как Сезар резко наклонил голову, сжимая пальцами виски, словно от озвученной проблемы обострилась и без того долго терзающая его мигрень.
— Вы изображаете меня каким-то деспотом, сударыня. Почему на все мои попытки сблизиться, найти общий язык, подружиться, вы отвечаете очередной колкостью?
Гаитэ не сдержала внезапно охватившего её веселья, прорвавшегося смехом:
— Подружиться?.. Ваша Светлость, помимо военных талантов пытается овладеть искусством дипломатии?
Улыбка сошла с её лица. Гаитэ вновь напустила на себя строгий и серьёзный вид.
— Мы с вами давно не дети, сударь, а ваши попытки к сближению вовсе не так невинны, как вы тут пытаетесь изобразить. Вы оскорбляете этим меня и провоцируете очередную ссору с вашим братом.
— Даже так? Что ж! Оставим дружбу и дипломатию, — с жестокой усмешкой, которую уместнее было бы назвать гримасой, процедил сквозь зубы Сезар. — Если ваши герцоги посмеют не подчиниться мне вновь, я уничтожу их. Сотру в порошок. И для этого мне потребуется не десять тысяч человек, а всего десять. Я перевешаю у вас на глаза всех ваших генералов. И учтите, это будет далеко не так изящно, как тот поединок, который вы имели честь наблюдать. А потом я отвезу вас обратно к моему брату. Но когда вам будет нечего предложить императору Алонсону, большой вопрос, останется ли ваша помолвка с Торном, нигде не озвученная, в силе? Или вас вышвырнут из дворца как блудливого котёнка? Вот тогда любое моё предложение, даже стать простой содержанкой, возможно, не покажется таким уж возмутительным? Вы согласитесь на всё, что угодно, лишь бы продолжать жить в роскошном дворце, а не торговать собой на улице.
Гаитэ, не веря своим ушам, смотрела в тонкое лицо, горящие злым огнём глаза и с трудом подавляла желание плюнуть на всю эту красоту небесную самым что ни на есть простым, как у кухарки, способом.
Но, естественно, сдержалась. Она же не кухарка. Да и уверенности в том, что в ответ её не размажут по столу ровным слоем, тоже не было.
— Вы молчите? — с деланным удивлением вопросил Сезар. — Не возражаете? Вы что, не верите в любовь моего брата?
— Я нисколько не обманываюсь на счёт чувств вашего брата ко мне, вернее, их отсутствия. Но — вы? Вы не понимаете, что, говоря подобные вещи демонстрируете мне не силу, а слабость?
Сезар непонимающе сдвинул брови, нарочито вальяжно разваливаясь на стуле в позе хозяина жизни.
