— Я заставлю их считаться с нами, — процедил сквозь зубы Сезар.
— Не ты, а мы. Фальконэ. А ты, Сезар, — рука Алонсона легла на плечо к сыну и легонько сжала, — ты будешь нашим мечом. Ты отправишься в поход на Рэйвдэйл и вырвешь там последние ростки недовольства не одним, так другим способом. Заставишь каждого виновника, по очереди, испить последствия своих ошибочных действий. Не пойдут под нашу эгиду добром — бери силой! А вы, сударыня, — обернулся Алонсо к Гаитэ, — окончательно определитесь, кем хотите быть в будущем: Рейвдэлом или Фэйлом. Член ли вы нашей семьи или наш кровный враг. Тот, кто не подчинится, будет повержен, любое предательство — отмщено.
— Кем? — хмуро вопросил Сезар, не глядя на отца.
— Вами. Вместе вы — несокрушимая скала, сила! Но для того, чтобы стать этим, вам, мальчики, необходимо прекратить драку! Стать тем, кем должно — одной семьёй. Мы — едины! Только так, только вместе одержим победу. Если вы не в состоянии этого понять, сыновья, мы обречены на поражение. Перед нами лежит высокая цель — реформаторство прогнившего насквозь государства. Нужно вернуть Саркассору процветание, мир, былую славу. Но чтобы достичь цели нужно одержать победу над самым страшным врагом — самим собой! Отриньте ненависть, сыновья и станьте тем, кем я произвёл вас на свет — братьями! Едины — навек! Хочу услышать это от вас! — протянул к ним руки Алонсо, покрытые глубокими морщинами, но сложно было назвать их немощными или старческими.
Торн и Сезар обменялись неприязненными взглядами. Сама необходимость лицемерить вызывала у обоих глубокое отвращение. Или, возможно, они не желали давать клятву, в исполнении которой сомневались?
— Ну же! — возвысил голос Алонсо. — Дайте мне ваши руки!
С неохотой, но Торн и Сезар выполнили требование отца.
— Поклянитесь, здесь и сейчас, дорожить друг другом, беречь друг друга, любить — быть семьёй.
Свет закатного солнца пробивался в высокие стрельчатые окна, ложась пожарным отблеском на лица.
— Клянусь, — первым проговорил Торн.
— Клянусь, — сдавленно вторил ему Сезар.
— Ну, вот и хорошо, — откинулся в кресле Алонсо, прикрывая рукой воспалённые глаза. — А теперь оставьте меня. Я устал. Мне нужно побыть одном.
— Отец? — встревоженно воскликнула Эффидель. — Вы не здоровы?
— Я же сказал — устал. Ну, ступайте же.
Озадаченные, обескураженные и присмиревшие, они покинули покои императора.
Глава 16
Гаитэ опасалась, как бы братья вновь не сцепились между собой, но склоки всех порядком утомили, продолжать ссору ни у кого не оставалось ни сил, ни желания. Все предпочли разойтись в разные стороны, хотя и чувствовалось, что ссора не исчерпала себя, а лишь затихла, затаилась до поры, до времени.
Торн предложил Гаитэ руку. Её взгляд невольно задержался на сбитых костяшках.
— Позволишь проводить?
— С радостью, если обещаешь, что мы не станем говорить о случившемся.
После сеансов исцеления она всегда испытывала дурноту и головокружение. Этот раз не стал исключением. А низкое атмосферное давление лишь усугубляло общее состояние.
— Это сложно, — проронил Торн. — Хочу попросить прощение за свою несдержанность, особенно за то, что грубо толкнул тебя. Я не хотел причинить боль, просто в пылу драки от мужчин лучше держаться подальше. В такие минуты плохо себя контролируешь.
— С самоконтролем в вашей семье вообще всё плохо. С учетом того, как много от вас зависит — это грустно.
Лицо Торна в момент словно затянуло грозовым облаком:
— Ты осуждаешь меня? По-твоему, я должен был молча проглотить такое оскорбление?! Или тебе нравятся домогательства Сезара? Нравятся, признайся?
Схватив за руку, он резко развернул Гаитэ, с ревнивой ненавистью заглядывая ей в лицо. Она с трудом удержалась, чтобы не начать топать ногой, закатывать глаза и кричать — повышенный эмоциональный фон, кажется, заразителен?
— Мне не в чем признаваться, а тебе не в чем меня упрекать. И я не осуждаю тебя, но ты меня пугаешь. Такая необузданность и ярость… ты потерял контроль, Торн.
— И это называется — не осуждаю?
Гаитэ покачала головой:
— Поведение Сезара меня не радует. Откровенно говоря, пугает даже больше твоего. И ещё — я ужасно устала. Этот дождь, предстоящая поездка, в которой придётся во всём зависеть от твоего брата, неприкрытые угрозы твоего отца. Я словно иду по тонкому льду! Ни в чём нет уверенности.
Лицо Торна смягчилось. Он сжал её ладони между своих, заглядывая в глаза:
— Меня тоже бесит необходимость подчиняться! Отец должен был послать с тобою меня! Не понимаю, какие цели он преследует? Чего добивается?
— Возможно, моя кандидатура на роль твоей жены не так сильно его прельщает, как он хочет показать? — поделилась предположениями Гаитэ. — Другого объяснения найти не могу. А роль игрушки твоего брата никогда меня не устроит.
— Как и меня! — сверкнул глазами Торн. — Если я узнаю, что он посмел досаждать тебе, кастрирую собственными руками! На сей раз разбитым смазливым личиком не отделается!
— Прошу тебя, давай не будем больше говорить о Сезаре! С меня на сегодня его больше, чем достаточно. Как думаешь, этот Кристоф — он сумеет защитить меня от твоего брата?
— Думаю, да. Он силён и хитёр, как лис. Ловкий парень. И, что немаловажно, кажется, предан тебе? Благодарность редка в нашем грешном мире, но бродяга решил её проявить. На наше счастье.
— Можно устроить так, чтобы он поехал с нами?
— Можно? Нет, не можно! — тряхнул головой Торн. — Это необходимо сделать!
Они остановились у двери в покои Гаитэ. Торн, судя по настроению, надеялся, что невеста предложит зайти, но она не собиралась этого делать. Слишком далёким от лирического был её настрой, а ведь именно на романтику он, как жених, и вправе был рассчитывать.
— Я не поблагодарил тебя за твои чудодейственные рецепты, а ведь они действительно заставили меня забыть о мучениях, терзающих вот уже несколько месяцев. Благодарю! Ты настоящая чародейка.
— И всё же до настоящего выздоровления тебе следует сохранять целибат. Полный.
Торн усмехнулся, ехидно, недовольно и, одновременно с тем, понимающе.
— Ну, конечно. Разрешите откланяться, прекрасная дама?
Гаитэ протянула руку для поцелуя.
Легко коснувшись губами ей пальцев, Торн удалился лёгкой походкой, насвистывая незамысловатый мотивчик легкомысленной песенки. Гаитэ с облегчением толкнула дверь, надеясь, наконец, на одиночество и небольшую передышку.
Но, к её неудовольствию, в комнате её дожидался гость. Или, вернее, гостья.
— Эффидель? Что ты здесь делаешь? Как сюда попала?
