— Правду говорят — обречённого не вразумить. Хочешь видеть в Торне прекрасного принца? Время всё расставит на свои места. Меня он всегда травил. И когда ты надоешь ему, тебя ждёт та же участь.
— Что ты подразумеваешь под словом «травить»? — усмехнулась Гаитэ, но усмешка её увяла под слишком тяжёлым для такой юной и хрупкой девушки, взглядом.
— Например однажды, на моих глазах раздавил сапогом котёнка. Всё из-за того, что хотел довести меня до слёз. Нужно признаться, у него получилось. А ещё отрывал крылья у птенчиков, и бросал их живых обратно в гнёзда.
— Прекрати! — скривилась Гаитэ. — Это всё выдумки! Ты просто лжёшь!
— Утешай себя этим, если хочешь. Но знай, если этот человек не брезговал приставать даже ко мне, к своей единокровной и младшей сестре, то подумай, какая горькая и незавидная участь ждёт тебя, когда ты будешь во всём зависеть от его воли. И не жди от Торна ни пощады, ни жалости. Он — чудовище.
— Вы все тут чудовища! — не выдержала Гаитэ.
Она всерьёз разозлилась.
Прежде всего из-за того, что слова Эффидель прекрасно попадали в цель, зарождая в её душе зёрна сомнения. Не в том, что нужно плести интриги по изничтожению Торна во славу Сезара, а в том, стоит ли, можно ли доверять старшему из Фальконэ?
Могли ли слова Эффи быть правдой? Если да, то всё просто отвратительно. Человек, способный раздавить беспомощное существо и наслаждаться болью другого, сгорающего от жалости к страждущему, воистину конченное создание. И не стоит ждать, что он может перевоспитаться. Люди либо способны на какие-то поступки, либо нет, а уж если могут…
— Я не склонна верить ничему на слово. Не поверю, пока не увижу собственными глазами. Слишком легко одному человеку оболгать другого.
— Когда увидишь своими глазами, будет слишком поздно, — без всякого выражения поставила точку в разговоре Эффидель.
И, не сказав ни слова, направилась к одной из книжный полок. Потянув за рычаг, открыла тайный проход. Не оборачиваясь, исчезла в чёрном чреве подземелья, словно червивые ходы, пронизывающие замок насквозь.
Гаитэ, как зачарованная, смотрела ей вслед не шевелясь, слушая тихий ропот бесконечного дождя, роняющего капля за каплей в тесный оконный переплёт.
Она не поверила Эффидель. Но тревога, тяжёлым грузом лежавшая на её душе, возросла.
«Как же я устала! Как бы я хотела хоть кому-нибудь верить!», — подумалось с тоской.
Глава 17
Последующие несколько дней пролетели в вихре дел. Вместе с прислугой и вездесущей, неугомонной, энергичной Эффи они собирали сундуки и кофры в поездку. В общении старались придерживаться только общих тем, избегая даже намёка на нечто личное.
— Я бы порекомендовала добавить сухие благовония в сундук с бельём, — Если этого не сделать, бельё пропахнет плесенью в такую-то погоду…
— Буду благодарна, — покорно кивала Гаитэ.
С Торном перед отъездом они увиделись ещё один раз. Или, правильнее сказать, всего только раз?
За ужином служанка передала Гаитэ записку с предложением выйти в сад. Подняв глаза, она сразу же наткнулась взглядом на фигуру в алых одеждах, маячившую у стены, разрисованной фресками. Торн стоял так неподвижно, словно был частью нарисованного пейзажа.
Он едва уловимо кивнул в сторону, потом развернулся и быстро направился к выходу.
Зал был набит придворными почти до отказа, но никому здесь не было до неё никакого дела, чем Гаитэ и воспользовалась, нырнув в толпу, почти вслепую пробираясь мимо шепчущихся, флиртующих, травящих анекдоты, аристократов.
В освещённый факелами коридор выводили высокие створчатые двери. Проскользнув мимо них, Гаитэ, подобрав юбки, устремилась за маячившей впереди фигурой, двигающейся легко и целеустремлённо, несмотря на высокий рост и атлетическое сложение.
Так они пересекли сад, пока не остановились у наружной стены, в тени кипарисов. Полная луна светила ярко, было светло, как днём.
Торн смотрел на Гаитэ так, словно видел её в первый раз. Под его внимательных взглядом она едва сдерживала желание натянуть повыше на плечи, обнажённые полукруглым вырезом, объёмистые рукава.
— Ты выглядишь так изысканно, — тихо проговорил он. — Я почти не узнаю в этой красавице ту скромную монастырскую воспитанницу, что встретил недавно в этом самом саду.
— Это плохо? — с сомнением протянула Гаитэ.
— Это очаровательно. Но наблюдая за тобой последние дни издалека, я всё больше и больше укреплялся во мнении, что в твоём облике для полноты образа кое-чего не хватает.
— О чём ты?
— Вот об этом.
Торн вытянул из-под плаща объёмную коробочку, а когда открыл её, Гаитэ ахнула от восхищения. Перед ней на чёрном бархате сверкало жемчужное ожерелье.
Гаитэ всегда в душе немного презирала женщин, падких на драгоценности и подарки, но, видя перед собой такое чудо не восхищаться мог разве только лицемер?
Особенно грела душу мысль о том, что Торн думал о ней, старался порадовать, приятно удивить и сделать ещё прекрасней.
— Позволишь? — подхватив указательными пальцами ожерелье за тонкий, изящно выделанный замочек, Торн извлёк его из мягкой бархатной ямки, в которой драгоценность покоилась.
— Не уверена, что так правильно.
— Тогда моей уверенности хватит на двоих, — он обвил тонкую шею Гаитэ жемчужной нитью и щёлкнул замочком.
Она почувствовала на коже приятную тяжесть и прохладу драгоценных камней. Они составляли такой странный, приятно парализующий контраст с дыханием Торна, согревающим чувствительную кожу у ямочки на затылке.
— Твои волосы сейчас, в свете луны, похожи на корону, — прошептал он.
Гаитэ не хотелось говорить ни о чём, связанным с властью. Хотелось, чтобы он просто обнимал её. Просто говорил нежные слова. И чтобы этих слов было как можно больше, чтобы потом хватило на предстоящую разлуку. Она станет греть в воспоминаниях о них своё иссохшее без любви сердце.
Когда руки Торна принялись мягко массировать обнажённые плечи, Гаитэ ничего не могла с собой поделать — сладостное тепло нахлынуло по всему телу, наполняя собой каждую клеточку, каждый мускул, избавляя от надоевшего за многие годы, холода.
— Правду про тебя говорили — ты ведьма! — хрипло шептал Торн ей на ухо. — Я почти постоянно думаю о тебе. Ты меня словно околдовала. Я изнываю от желания. Оно столь сильно, что временами мне хочется тебя ударить, потому что ты не желаешь облегчить мои муки, не желаешь дать от них избавления. И я схожу с ума от одной мысли, что все эти дни ты будешь рядом с Сезаром, который, я знаю, хочет тебя не меньше, чем я. И мне не будет покоя… я словно в аду…
Резко развернув её к себе лицом, он обнял её.
Гаитэ была полна намерения оттолкнуть, призвать к благоразумию, напомнить о приличиях — наговорить всякой чепухи, лишь бы выстроить между ними пусть шаткую, но преграду.
