Брат говорил спокойно, бесстрастным голосом, но у Гаитэ складывалось чёткое ощущение, что таким же тоном он мог говорить со своим рабом, а не с сестрой.
«Подумать только, ему ведь всего семнадцать», — то ли с ужасом, то ли с тенью восхищения подумала она.
У мальчика слишком жёсткая хватка.
На какое-то мгновение в зале повисла тишина. Гаитэ молчала, глядя на пол, застланный дорогим ковром. Брат окружил её роскошью и заботой, а в ответ требовал безоговорочной покорности. Так же поступали и Фальконэ. И не только с ней — со своей сестрой тоже.
Ей отчаянно хотелось верить, что Микки не стал чудовищем. Что таково время и нравы. Что его вины в том, какой он есть, нет.
— Отложим пока вопрос о моём замужестве. Я не готова обсуждать это сейчас. Вернёмся к Сезару? Я повторю вопрос, брат, что ты намерен с ним сделать?
Микиэл поморщился:
— Однако, ты слишком заботишься о нём. С чего бы? Что, как и мать, успела по достоинству оценить качества этого бравого воина, признанного несравненным? И всё же я сумел одержать над ним победу! — с мальчишеским бахвальством закончил он.
— Микки, ты не понимаешь, что говоришь. Выиграть сражение это не означает выиграть войну. Я не стану лукавить, судьба Сезара мне не безразлична, но и твоя — тоже. Ты молод, горяч, действуешь опрометчиво. Проходя по мосту на другой берег не стоит сжигать за собой путь к отступлению. Что, если твои надежды на союз с Валькарой не оправдаются? Ведь до тебя точно такое же соглашение король Руал заключил с Сезаром? Он переменчив, как погода ранней весной. Ты можешь не дождаться подкрепления. Вместо него сюда нагрянут регулярные войска Саркассора под предводительством Торна. А что ты им противопоставишь? Тех людей, что сейчас под твоим началом едва хватило на одну роту ратников. Тебе не выстоять против Фальконэ, так зачем тигру палить усы? Если даже наша мать, на которую вся провинция чуть ли не молилась, не смогла объединить всех лордов вместе, тебе этого точно не удастся. Я уже не говорю о том, что последние события хорошенько проредили ряды знати и поубавили их воинственный пыл. Ты уже посеял бурю, последствия которой избежать будет совсем не просто. Не усугубляй же и без того плохое положение.
— Что ты несёшь?! Я не могу уступить Фальконэ. Не так глуп! Продав голову Сезара Руалу, я получу возможность сохранить корону герцогства, и мне глубоко плевать, в составе чьего королевства оно будет числиться.
— Этим ты подпишешь смертный приговор нашей матери. Ты же не можешь этого не понимать?
— Всегда приходится чем-то жертвовать. Ей всё равно уже не вырваться из лап Фальконэ. Лучше умереть, чем жить в плену.
— Это ты так думаешь! Ведь не тебе придётся умирать! Аккуратнее, брат! Король Руал гораздо дальше, чем тот, кого в нашей семье упрямо величают ублюдком Фальконэ, хотя Торн давно признан законным сыном и наследником короны. И, готовясь пожертвовать двумя головами, не лишись своей! Между тобой и пропастью очень тонкая грань.
— У меня нет дороги назад. Думаешь, после того, как я унизил проклятого любовника матери, по которому ты, сестричка, тоже не таясь слюни пускаешь, меня кто-то пощадит? Кто-то пощадил моих дядьёв? Нет! И я тоже смотрел в глаза смерти, выжил только чудом! Нашу семью загнали в угол. Мы будем драться.
— Да не можешь ты драться, Микки! Услышь меня, сбрось шоры — тебе нечего противопоставить Фальконэ.
— Тогда, — негромко, но решительно проговорил он, — прежде, чем умереть самому, я увижу, как умрут мои враги.
Гаитэ смерила младшего брата взглядом:
— Вариант, при котором выживут все и никто не умрёт, ты не рассматриваешь?
— Мне следует поверить, что ты готовы предать меня и обречь на смерть ради Фальконэ? — холодно ответил Микки. — Ты — моя сестра. Кроме нас двоих никого в живых из семьи не осталось. Мы должны быть на одной стороне.
Гаитэ отвернулась, стараясь взять эмоции под контроль.
Быть на чьей-то стороне — это значит подчиниться чужой воле и смиренно поступать так, как решат другие. И добро бы ещё сам Микки, но поверить в это не получалось. За спиной брата Гаитэ упрямо мерещились другие фигуры. И всем этим людям было плевать как на неё, так и на её брата.
— Кому ещё мы сможем верить, если не друг другу? — глянул на неё Микиэл исподлобья.
— Ты прав, — поспешила согласиться Гаитэ, так как была не в том положении, чтобы перечить или открыто демонстрировать неповиновение.
Хотя последнее, что она собиралась делать, так это доверять кому бы то ни было в ближайшее время.
— Нужно держаться вместе. Я, как и ты, хочу, чтобы наша фамилия продолжила своё существование, поэтому, умоляю, не торопись слушать врагов Фальконэ. Сохранив Сезару жизнь, ты проявишь милосердие и осмотрительность, ведь отрубив эту голову однажды назад ты её уже не приставишь. Сезар может стать отличным щитом против своей семьи. Его жизнь можно будет попробовать обменять на жизнь нашей матери.
— Как ты смеешь просить за него? После того, как он отравил всех знатных людей Рэйва?!
— Смею, — не моргнув глазом, ответила Гаитэ. — Если бы только Сезар посоветовался со мной, а не рубил сплеча, как у вас, мужчин, принято, люди остались бы в живых, а он не сидел бы сейчас у тебя в подземелье.
— Что может в политике смыслить женщина? — пренебрежительно дёрнул плечом Микки.
— Наша с тобой мать тоже была женщиной, а ведь смыслила же кое-что? И если бы самовлюбленность и самоуверенность не вскружили ей голову, до сих пор могла бы возглавлять провинцию. Не повторяй её ошибки, брат, не будь слишком самоуверен. Уж поверь, найдётся много желающих устранить такого человека, как Сезар Фальконэ чужими руками. Убийство — всегда грязное пятно. И любой здравомыслящий политик предпочтёт держать свои руки чистыми.
— И что, по-твоему я должен сделать? — с иронией спросил юноша. — Может быть, отпустить пленника на волю?
— Нет, — покачала головой Гаитэ. — Оставь его в заложниках, но обращайся с ним с почтением и уважением, приличествующим его положению. Как человек, обличённый властью и положением, ты на можешь унижать противника без опасения себя унизить тоже.
Гаитэ понимала, что сейчас не при каких условиях не сумеет выторговать Сезару свободу. Её целью было сохранить ему жизнь.
А ещё эта её паршивая способность видеть точку зрения собеседника, проникаться ей! В чём-то Микки был прав — одна жестокость, как правило, влечёт за собой другую, а брошенное в пространство зло всегда возвращается.
Прежде она не знала страха, но теперь он нашёл дверцу в её сердце и, кажется, надумал прочно там обосноваться. Она боялась всего: того, что Микки, вопреки её уговорам, не станет щадить Сезара; того, что Сезар, получив свободу, не пощадит Микки; своих чувств к брату своего жениха и того, что рано или поздно придётся вернуться к Торну.
Ну, это если всё благополучно завершится. И все останутся живы. Что в данном раскладе маловероятно.
