Однообразное течение времени угнетало, но новости могли быть ужасающими, так что не знаешь, что и лучше?
Наконец дверь отворилась. Слуга передал Гаитэ просьбу спуститься к ужину. Служанки принесли красивое платье и помогли принарядиться.
Гаитэ больше всего на свете хотелось послать всех к чёрту, но она понимала, что новой порции дерзости ничего не добьётся. Лучше уж точно не станет.
В том самом зале, в том самом высоком кресле, что испокон веков занимали её предки, расселся отец Ксантий. Микки навытяжку стоял перед ним, как мальчишка.
Впрочем, именно им её младший брат и являлся.
Стражники продолжали держать тяжёлые створки дверцы распахнутыми, дожидаясь, пока Гаитэ переступит порог. От неё не укрылось, что Микки бросил на неё взгляд украдкой и тут же отвёл его в сторону. Интересно, что у него на уме? Опасается ли он её противостояния с отцом Ксантием? Или надеется на него?
Неторопливо, как и полагается особе королевских кровей, Гаитэ вошла в зал.
— Добрый вечер, — приветствовала она собравшихся. — Отец Ксантий, надеюсь, вам удобно в фамильном кресле Рэйвов? Оно вам не велико?
— В самый раз, — дерзко ответил наглец с лицемерной смиренной улыбкой, противоречащей действиям и тону. — Проходите, прошу вас, миледи. У меня для вас сюрприз.
— Сомневаюсь, что ваши сюрпризы придутся мне по вкусу.
Но выхода у неё не было. Медленно приблизилась она к подставке, на которой висело несколько массивных золотых цепей. Под ними в подставках стояли мечи — военные трофеи, среди которых с болью в сердце заметила и мечь Сезара.
Отец Ксантий, всё с той же змеиной улыбкой на устах, спустился по ступеням, подбирая полы сутаны и, подойдя, встал рядом.
— Не стань вы жалкой подстилкой Фальконэ, останься верны долгу и семье, моё послание порадовало бы вас. Вы ведь узнали это оружие, правда?
— Несомненно, — холодно кивнула Гаитэ.
— Настанет день, когда дети наших врагов станут бродягами и погрязнут в нищете.
— Ну, у них они хотя бы будут. Вам же по сану иметь детей не положено, — не моргнув, парировала Гаитэ.
Улыбка исчезла с лица отца Ксантия. Развернувшись, он вернулся к герцогскому трону. Приказал, взмахнув рукой.
— Введите пленника.
Раздался звон цепей, пронзительный и тоскливый. Гаитэ впилась ногтями в ладонь.
Она ни за что не позволит себе раскиснуть. Этому жалкому выродку, раззявившему свой алчный рот на все аппетитные куски сразу, не довести её до слёз. Вернее, плакать она, может быть и станет, но не здесь и не сейчас. Она сломается не раньше, чем уничтожит отца Ксантия, заставив заплатить за его вероломство, лицемерие и алчность.
Выглядел Сезар ужасно. Его лодыжки оплетала тяжёлая металлическая цепь, они выглядели в тяжёлых оковах удивительно тонкими и хрупкими.
Без одежды, избитый, истощённый (его, видимо, не кормили за эти часы ни разу) он походил на тень самого себя.
Отец Ксантий неторопливо перешёл к столу, стоявшему у стены, а не привычно, по центру. Взял сочный фрукт и нарочито принялся очищать сочный фрукт от кожуры.
Стражники то ли поддерживали Сезара с двух сторон под руки, то ли удерживали.
Гаитэ передёрнула плечами. Даже в платье с тёплым рукавом ей было прохладно в этом огромном зале. Какого же ступать босыми ступнями по ледяным плитам?
— Что это значит? — гневно обернулась она к отцу Ксантию. — Кто позволил вам содержать пленника в таких ужасных условиях?
Гаитэ гневно обернулась к стражникам:
— Немедленно снимите с пленника кандалы.
Стражники переглянулись между собой и покосились на отца Ксантия, испрашивая его разрешения.
— Вы слышали приказ госпожи, — кивнул он.
Стражники нагнулись. Слуха Гаитэ достиг звук распадающихся оков.
— Прошу за стол, Ваша Светлость, — с издёвкой произнёс отец Ксантий.
Стражники дотащили скрюченное тело Сезара и грубо швырнули его на ближайший стул. Только тут Гаитэ заметила, что руки его сковывает такая же тяжёлая цепь, что гремела на ногах.
Сезар поднял разбитое лицо. Оно было обезображено. Левый глаз заплыл, судя по всему, нос снова был перебит, а губы кровоточили. Никто бы сейчас в этом нагом оборванце не узнал блистательного красавца, который так поразил Гаитэ в её первые дни в Жютене своим самонадеянным нахальством.
На высоте парить красиво легко. Сохранить достоинство пав способны лишь единицы. Нагой, замёрзший, голодный любой человек выглядит жалким земляным червяком.
— Наши слуги плохо служат нам. Ведь мы дали чёткие инструкции, чтобы с тобой обращались соответственно твоему положению, — с показным сожалением проговорил отец Ксантий.
— Оставьте нас, — велела Гаитэ стражникам.
Те снова обратили вопрошающий взгляд — не к её брату, к отцу Ксантию. И лишь дождавшись от него подтверждающего кивка, вышли.
— Вы голодны? Я могу покормить вас, — угрожающе склонился над пленником святой отец.
Взгляд Сезара был как у попавшего в капкан волка. Загнанный, ненавидящий.
— Как вы в своё время покормили моих людей, — с угрозой в голосе продолжил священнослужитель. — Помните? Тогда вы чувствовали себя победителем. Теперь ты сам побеждён.
— Нет, — мотнул головой Сезар.
— Нет? Посмотри на себя!
Отец Ксантий спихнул Сезара на пол и ударил ногой в живот, вырвав из пленника глухой стон.
— Жалкий червяк!
— Довольно! — зарычала Гаитэ.
Отец Ксантий повернулся к ней, злобно сверкая глазами, но тон его был как всегда, патока и елей.
— Когда же ты поймёшь, где твоё место, женщина? Для всех будет проще, если…
Договорить он не успел. Словно невидимая рука схватила его и впечатала в стену.
— Что ты?…
Прежде, чем Микии успел броситься на помощь своему пастору, его постигла та же участь — быть оторванным от земли и распластанном по стене.
— Ведьма!!! — брызгая слюной, кричал преподобный Ксантий. — Я сожгу тебя на главной площади страны!
— Я сказала — заткнись!!!
Ярость, копившаяся в Гаитэ все эти дни, спрессованная, не находившая выхода, вдруг словно обрела свою, отдельную от неё, жизнь. Все её страхи, печали, страдания обратились в одну гигантскую, удушающая, карающую длань, разбрасывающую людей, как игрушечных солдатиков из коробки.
Её крик ударил в уши, сквозняком пролетел над свечами в канделябрах, заставляя погаснуть. Цветы в вазах мгновенно почернели, будто их тронуло тленом в одну секунду. Посуда покрылась трещинами.
А обе фигуры обмякли и бессознательно распластались на полу. Но даже не подходя к ним, Гаитэ чувствовала, что оба лишь потеряли сознание — живы.
