— Вперёд! Живее!
Они поспешно миновали трапезную, где чадили факелы и мирно дрых весь гарнизон. Кто-то развалился на скамьях, кто-то на полу, кто — навалившись прямо на столы. То же зрелище ждало их и на кухне, освещённой слабым отсветом дотлевавших под огромными котлами углей.
— Сюда, госпожа, — Кристоф указал на чулан. — Вам нужно переодеться мальчиком. Будет удобней, теплее и не так приметно.
— Только быстрее, — процедил сквозь зубы Сезар.
— Помогите мне расшнуровать платье.
Пробормотав какое-то витиеватое ругательство, Сезар мгновенно ослабил тесёмки. Гаитэ с облегчением освободилась от пышных юбок, мысленно благодарила Кристофа и за верность, и за предусмотрительность. В этой одежде было намного теплее и комфортней.
Сезар тоже не терял время даром, сменив дурацкую сутану на одежду одного из лучников.
— Куда теперь?
— Туда!
В чулане, где переодевалась Гаитэ, оказалось пробитым слуховое окошко. Это естественное отверстие было достаточно большим, чтобы через него протиснуться.
Кристоф, их добрый гений, достал верёвочную лестницу. Её привязали к оконной раме. Сезар полез первым, Гаитэ — за ним, Кристоф замыкал спуск.
Гаитэ старалась думать о чём угодно, только не о том, что она делает. Она — обычная девушка, не самого храброго десятка, уцепившись за шаткую лестницу, скользит вдоль стены в тридцати футах от земли.
А если она сорвётся? Она же расшибётся насмерть!
«Не думать об этом! Просто не думать».
В этот момент как назло из-за зубца стены свесилась голова в шлеме.
— Кто здесь? — огласил чей-то голос ночную тишину.
Трое беглецов, вцепившись в верёвочную лестницу, прижались к стене. Пальцы ломило, с такой силой Гаитэ вцепилась в верёвку.
Между тем часовой, убедившись, что всё спокойно, продолжил обход. Скоро звук его шагов затих, и они продолжили спуск.
Вскоре они благополучно достигли земли и сели в седло. Гаитэ пришлось уцепиться за спину Сезара. Было ужасно неудобно, но выбирать не приходилось.
— Потерпите совсем немного, сеньорита. Вскоре доберёмся до реки, там ждёт лодка.
Пересесть в лодку было сущим наслаждением. Гаитэ затруднялась сказать, что переносить было тяжелее — скачку, когда, казалось, она в любой момент могла соскользнуть в мокрую от росы, траву на земле или близость горячего тела Сезара.
— Благодарю тебя! — Сезар протянул руку Кристофу, в нарушении обычая, запрещающим аристократии пожимать руку черни. — Ты спас наши жизни.
— Рано пока благодарить, сеньор, — не смотря на сказанные слова, Кристоф охотно пожал протянутую ему ладонь. — Вот когда доберёмся до Жютена, тогда и поблагодарите.
— Идёт, — засмеялся Сезар. — Но до этого далеко.
— Быстрее, чем думаете. Чуть дальше мы зафрахтовали корабль. Ведь сеньорите будет тяжело добираться до столицы верхом на лошадях.
— Зафрахтовали корабль? — изумлённо воскликнула Гаитэ. — Но как ты сумел?.. Сеньор, что вы делаете? — изумлённо воскликнула она, заметив, что Сезар, поднявшись в полный рост, снимает с себя камзол и рубашку.
— Я промок. Пусть воздух высушит меня.
Гаитэ хотелось сказать ему, насколько неуместно сейчас блистать телом.
И почему человеческое тело так по-разному смотрится? Там, перед отцом Ксантием, обнажённый торс Сезара не казался ей красивым. Взгляд не цеплялся с полной беспомощностью за сильные плечи, гибкую шею. Эти несколько дней, принесших столько несчастья, заставили Сезара похудеть, но от него так и веяло силой и энергией. А взошедшая луна словно нарочно обливала его серебристым светом, тщательно обрисовывая все мускулы на груди, спине и животе.
— Друг беглецов и сообщница влюблённых, — перехватив её взгляд, усмехнулся Сезар.
— Ты это о чём?
— О луне конечно, — снова засмеялся он. — Она так прекрасна. Удачно мы проскочили, правда?
Гаитэ с удивлением осознала, что улыбается ему в ответ.
Она остро чувствовала, как по коже и влажным от ночных испарений волосам, струится ночной ветерок, напоённый запахом трав.
Река, чёрная и непроглядная, струилась вдоль лодки, а вёсла вздымали фонтан сверкающих брызг.
И не глядя на Сезара, Гаитэ чувствовала, что он не сводит с неё глаз. Взгляд его был полон лестного, пугающего, совершенного неуместного в их положении, чувства.
«Слава богу, что мы не одни. Что с нами Кристоф!», — думала Гаитэ.
Она корила себя, но ничего не могла поделать. Взгляд её, стоило хоть на мгновение ослабить контроль, возвращался к высокому, словно литому, торсу, к горделивому подбородку, к жёстким вьющимся волосам.
«Скоро весь этот кошмар закончится. Скоро я вернусь к Торну и всё будет, как прежде».
Но в глубине души Гаитэ осознавала, что занимается самообманом. По-настоящему кошмар не заканчивался. Она просто открывала ещё одну главу.
И как прежде всё, увы, быть не может.
Но, по крайней мере, они выжили. А это уже немало. Эту битву они выиграли. Хотя сама война, вероятно, у них ещё впереди.
Мужчины устроились в середине лодки, Гаитэ уселась на носу. Она старалась сосредоточиться на будущем, но мысли рассыпались, всё время кружили вокруг одной и тоже же темы.
Отделаться от смутных и неприятных, даже тягостных ощущений не получалось.
Всё казалось гнетущим, но более всего взгляды Сезара и его присутствие.
Он вёл себя так, будто между ними что-то определилось, что-то вот-вот должно было произойти.
Кого в том винить? Его? Или — себя? Гаитэ, с её развитым чувством ответственности и комплексом вины, больше склонялась ко второму.
Сезар, опытный волокита, не мог не заметить её чувств и, со свойственными ему поспешностью и самонадеянностью, не трактовать их самым лестным для себя образом. А теперь, когда в своих фантазиях он практически получил всё, неминуемый отказ Гаитэ не может не вызвать какую-нибудь очередную вспышку, дикую выходку с его стороны.
А впереди встреча с Торном. И хотя всё, в чём Гаитэ могла себя упрекнуть, это сердечная слабость, проявляющаяся лишь в душевных терзаниях, а не в поступках, она чувствовала себя так, словно предала его.
Да, кто-то скажет, что глупо с её стороны вообще этим озадачиваться. Торн далеко не агнец, и уж кто-кто, а он, почувствовав зов плоти или сердечный жар, сдерживать себя точно не станет. Возможно именно сейчас, когда она терзается угрызениями совести, он принимает очередную любовницу на своём ложе и Гаитэ ещё повезёт, если к ней же не придёт с печальными последствиями своей неразборчивости.
И всё же она ничего не могла с собой поделать — чувствовала себя изменщицей и предательницей.
