Гаитэ с усилием удержала взгляд на одухотворённом, и в тоже время жёстком, даже жестоком, лице.
— То, что было у тебя с моим братом… этой ночью или другой… оно в прошлом. А я не брожу в прошлом, я бегу в будущее. Мы можем быть в нём вместе. Можем иметь всё…
Гаитэ застыла, как будто рядом ударила молния. Широко распахнутыми глазами глядя на Сезара:
— О чём ты?
Сезар снова сделал шаг вперёд и Гаитэ дёрнулась, опасаясь, как бы Сезару не пришло в голову прикоснуться к ней. Не потому, что она боялась ему уступить. Потому, что в контексте их разговоры любое сближение было бы дурным фарсом.
— Когда часто смотришь в лицо смерти, понимаешь, что порой она совсем не так страшна. И бывают вещи, ради которых стоит вглядываться в Бездну. Порой желаемое кажется таким близким, что ты готов поцеловать её в губы. Гаитэ! На моей душе мельничным жерновом висит множество грехов. Когда я умру, я знаю, что мне гореть в адском пламени. Но пока я жив, я хочу взять от жизни всё, что смогу. Всё, что хочу.
Он одновременно нервным и самоуверенным жестом отбросил с лица падающие на него волосы.
— «Деспот повержен, как только он теряет пыл в борьбе», — процитировал Сезар.
— Деспот? Ты о себе сейчас говоришь? — взволнованно спросила Гаитэ. — И к чему эти странные, туманные намёки, Сезар?! Я не стану делать вид, что не поняла их. Да неужели ты думаешь, что я позволю тебе даже думать о таком?! Ты не пойдёшь против родного брата!
— Я знаю, что не добьюсь ничего в жизни, пока Торн жив. Насколько было бы проще, если бы он умер…
— И думать об этом не смей!
— Думаешь, можешь мне это запретить?
— Ты ведь не всерьёз сейчас? О, Духи! Сезар! Ты ведь не стал бы говорить вслух о таких намерениях, если бы они у тебя были? И уж, тем более, не у меня искал бы понимания, правда?
— А почему бы мне не искать понимания у тебя?
— Потому что я никогда не буду на стороне отнимающего жизнь. Мне даже думать о таком страшно. Я надеюсь, в тебе говорит досада, обида, слабость — всё, что угодно. Только не злой расчёт.
На сей раз улыбка Сезара не была светлой.
— Но ты ведь в сердце своём знаешь правду, Гаитэ? Мне нужен трон. И мне нужна ты. А по природе своей я не милосерден. Рано или поздно я возьму то, что хочу.
— Нет, Сезар! Посеяв ветер, ты пожнёшь бурю. И если трон ты, может быть, и сможешь взять силой, то насчёт меня — даже не надейся.
— Женский ум прозрачнее мужского. При определённых обстоятельствах он меняет решения.
Гаитэ чувствовала холодную ярость и горькое разочарование. Как глупо! Как глупо было с её стороны поверить, что можно найти понимание, договориться, остаться друзьями.
— Думай, что хочешь, Сезар. Но действовать — остерегись. Объявляя войну брату, ты объявляешь её всей семье. В том числе своему отцу и мне. И не надейся, что я буду на твоей стороне. Какие бы чувства в моей душе не кипели, я — женщина твоего брата и действовать буду соответственно. В этой войне мы будем по разные стороны баррикад. Лучше направь свои силы на общее благо. Поверь, быть вторым не так уж и плохо. Гораздо лучше, чем быть мёртвым. Или стать братоубийцей.
— Вот, значит, как ты заговорила?
— Я с самого начала сказала — нет. И моё слово не измениться, Сезар. Вне зависимости, жив будет твой брат или умрёт. Овдовев, по всем законам, я не смогу выйти за тебя замуж, принеся тебе все бонусы, которые ты изначально видел в браке со мной. Да и кроме того, разве ты забыл — мой брат жив. А значит, законный наследник он.
— Это легко исправить.
Гаитэ смотрела на Сезара почти с ненавистью. Но потом выражение её лица смягчилось:
— Уверена, ни одной женщине не доводилось выслушать такого страстного признания. На алтарь нашей любви мы положим жизни наших братьев, а потом вкусим небесного блаженства? Воистину, истинная страсть не знаем преград! — с иронией произнесла Гаитэ.
И неожиданно для ней Сезар ответил невесёлым, горьким смехом. Он облокотился на парапет, глядя вниз, на струящиеся потоки воды в фонтане.
— А ты воплощённое благоразумие и благородство. Я не шучу. Ты мудрая, можно даже сказать, хитрая и осторожная особа. Нашему королевству когда-нибудь повезёт с королевой, кто бы из нас с братом королём не стал. Где бы и мне разжиться такой же драгоценностью, как чистота помыслов и безусловное великодушие?
— В своём сердце. Других источников нет.
Какое-то время оба молчали.
— Сезар, мы не должны больше видеться наедине, — тихо вздохнула Гаитэ.
— Почему?
— Глупый вопрос. Потому что я вот-вот свяжу себя брачными узами с твоим братом.
— Себе же в наказание, — огрызнулся он. — Не лги себе. Ты никогда не будешь с ним счастлива.
— Почему — нет? Потому что тебе так хочется? Торн не хуже тебя, хотя, может быть, и не лучше. Вы похожи. Жаль, что не отдаёте себе в этом отчёта.
— Вот как? Это твоё последнее слово? Так не плачь же потом, когда твой муж начнём душить тебя в своих объятиях.
— Ты делаешь тоже самое. Тебе только кажется, что обнимаешь.
Смерив её яростным взглядом, Сезар развернулся и стремительно пошёл прочь.
Видимо, боясь искушения не сдержаться.
Чего он боялся? Ударить её? Или поцеловать?
Гаитэ осталась стоять на галерее, до боли сжимая ладонь парапет и глядя перед собой невидящими глазами.
Глава 28
Гаитэ охватила странная апатия. Со стороны могло показаться, жизнь её складывается как нельзя лучше: невеста одного из самых завидных женихов, претендента на трон. Но, даже если исключить её сомнения в том, что будущий брак принесёт счастье хоть кому-то из них двоих с Торном, причин для тревог было предостаточно. Её мать по-прежнему томилась в крепости, судьба брата в любой момент могла оказаться под угрозой, а сама Гаитэ была на сомнительном положении наполовину заложницы, наполовину гостьи.
Возможно Алонсо, будь на то его воля, счёл бы, что её законное место рядом с матерью. Император был более, чем холоден с будущей женой своего старшего сына.
Политическая обстановка в стране накалялась, оставляя желать лучшего. Герцог Форсева взял гавань в Тиосе и поднял варкаросский флаг вместо саркаросского.
Торн во всём винил Сезара, утверждая, что, если бы не его провал в Рэйве, империя удержала бы гавань. Сезар винил в своём поражении продажность и трусость наёмников, требуя создать регулярные войска, но его начинания требовали времени и материальных средств, императорская же казна была почти пуста. Да и времени не было. Действовать нужно было срочно.
Торн клялся отцу, что сможет собрать новую армию, гораздо более боеспособную, чем ту, что предала Сезара за три оглядки, предпочтя службу своему истинному королю.
