Проклятие никогда не падает на невинных, как бы не был силён проклинающий. Проклятие — программа возмездия судьбы за неправедные поступки и преступления.
Гаитэ чувствовала, как чернота стекается ко дворцу со всех сторон. Та же чернота царила и в её сердце.
Что ей делать дальше? Как быть? Как жить?
Можно быть откровенной с мужем, иногда гневливой, иногда нежной, но и в том, и в другом случае — искренней. Нельзя играть честно с шулером, нельзя быть непосредственной с тем, в чьих руках твоя жизнь и смерть.
Сезару в сердцах Гаитэ выплеснула всё, что было на душе, но с Торном так нельзя. Полученная корона наверняка сжимает ему голову и остужает его сердце, даже Гаитэ это понимала. К услугам Торна была теперь почти любая женщина, которую ему придёт в голову фантазия назвать своей. В мире нет больше мудрого императора, способного ограничить амбиции, фантазии и дикие выходки Фальконэ, не у кого искать защиту и не на кого надеяться, кроме как на саму себя. Поэтому нужно задушить в сердце любые порывы. Отныне её жизнь — это танец на тонком льду над глубокой рекой. Один неверный шаг и лёд треснет, а последствия будут катастрофическими. Ей придётся играть роль, надев маску и спрятав своё настоящее лицо.
Гаитэ распахнула оконные створки, в лицо ударила струя ледяного ветра, расплескав волосы по сторонам. Сверху смотрели равнодушные созвездия, луна кружилась над головой, насмешливая и злая, словно подталкивая в спину, убеждала поторопиться.
Гаитэ посмотрела вниз. Темно. Очень темно.
Какого это — раствориться в полной темноте и никогда-никогда-никогда больше ничего не ощутить? У каждого при слове «смерть» возникают свои страхи. В монастыре одну из сестёр пугало то, что она не сможет дышать. А Гаитэ страшилась никогда не думать. Ничего не осознавать, пусть хоть маленькой частью себя. Ни на что не влиять и ничего не воспринимать целую вечность!
Она испуганно отшатнулась, поспешно прикрывая створку.
Мгновение назад казалось, что смерть — это избавление и спасение, но нет.
«Ты не мертва, пока не умрёшь».
Она, как выяснилось, не хотела умирать. Хотела жить! Просто не хотела — так.
«Я заставлю вас заплатить, — с внезапным ожесточением подумала Гаитэ, словно давая обет в ночь. — За всё! За то, какие вы есть. За то, что не способны думать ни о ком, кроме себя. И за смерть тех, чьей кровью вы окропили ступени, ведущие к нашей власти».
Но душу рвало на части и то, что трудно ненавидеть близких. Даже когда они не правы. Даже когда их души разлагаются у тебя на глазах; когда они прокручивают тебя на дыбе собственных ошибок или преступлений близкими быть они всё равно не перестают, вот что самое страшное. Ты страдаешь снова и снова. Ты просишь у бога ещё одного шанса для их исправления. Ты сама пытаешься их простить — раз за разом.
Такова суть любви, что, вонзая нож, даже заслуженный, в грудь любимому преступнику ты разделяешь его боль вместе с ним. Нельзя перестать любить своего ребёнка или родителя, своего друга и того, кто был не просто любовником, к кому ты прикипел душой.
Когда забрезжил рассвет, Гаитэ увидела, как поднялись ворота. Во дворец ворвалась кавалькада всадников. Она сразу узнала Торна. С ним был неизменный Маркелло и её Кристоф.
«Тонкий лёд, тонкая грань — не забывай об этом», — напомнила себе Гаитэ. — «Держи себя в руках и засунь любые искренние порывы… сама знаешь куда».
Она не могла бы точно сказать, как скоро муж появился на пороге её комнаты. Время воспринималось каким-то неоднородным. Оно одновременно и тянулось бесконечно, и в тоже время словно летело.
Со свойственной ему экспрессией и широтой Торн с рывка распахнул дверь. Качнувшись, та ударилась об стену.
В темноте словно открылся портал, откуда плясали розовые отблески пламени, обрисовывая контуры стройной мужской фигуры.
Порывисто и стремительно Торн шагнул в комнату, заключая жену в объятия:
— Гаитэ моя!
Когда он прижал её к широкой груди, на неё пахнуло конским потом, ветром, запахом копоти и железа — запахом войны.
— Когда мне донесли о случившемся, я чуть с ума не сошёл. Как они только посмели поднять руку на мою жену?
Если бы Гаитэ не говорила до этого с Сезаром, наверняка бы поверила в искренность мужа. Возможно, Сезар потому и поделился правдой? Чтобы не верила?
— Как Эффи? Она в порядке?
— Никто из нас не в порядке, мой господин. Вам уже донесли о смерти Жозе?
— Не сомневайся, виновные понесут наказание!
Гаитэ смерила мужа долгим взглядом и медленно кивнула:
— Вам не следовало блуждать по городу. Нужно было остаться в башне и подождать подкрепления, — заявил Торн.
— Как мы могли быть уверены в том, что кто-то придёт за нами? — вынуждена была оправдываться она. — Ведь последнее, что мы видели — как зарезали наших слуг.
Глаза Торна на несколько секунд забегали, потом вновь приняли искреннее и сопереживающее выражение. Гаитэ словно застыла в его объятиях. Почувствовав это, Торн медленно разжал руки.
— Прости за всё, через что тебе прошлось пройти. Мы ожидали беспорядков, но никто не думал, что всё пройдёт с таким размахом. Бедняга Рокор! Он, конечно, звёзд с неба не хватал, но он был хорошим парнем и конечно же, не заслуживал такой смерти. Бедняжка Эффидель! Сначала отец, потом муж? Ей очень нужна поддержка. Могу я в этом на тебя рассчитывать, дорогая?
Какой искренний тон, взгляд, жесты! Как же так можно?
— Конечно, я сделаю для Эффи всё, что смогу. Она мне как сестра, — пообещала Гаитэ.
— Не сомневаюсь в этом, родная. Хочешь вернуться домой? Хотя, о чём это я? Сейчас тебе лучше всего остаться здесь и отдохнуть. Уверен, под стенами этого дворца ты будешь в полной безопасности. Впрочем, если это способно тебя успокоить, беспорядки подавлены, его мелкие очаги догорят уже к утру и всё успокоится. Больше нечего бояться, клянусь! Я не допущу, чтобы с тобой случилось нечто, подобное сегодняшнему.
«Ты знал, что подвергнешь нас опасности, но согласился рискнуть. Настолько верил Кристофу и Маркелло? Или не настолько высоко дорожил нашей жизнью?», — вертелось на языке у Гаитэ, пока она терпела его ласки.
— Мне нужно перекинуться парой слов с Сезаром, но это может потерпеть. Хочешь, чтобы я остался, любимая?
— Нет, ступай. Мне нужно побыть одной и успокоиться.
— Побыть одной? Уверена в этом? Разве в одиночестве призраки не досаждают сильнее всего?
— Я не боюсь призраков. С недавних пор живые пугают меня гораздо больше. Ступайте по своим делам. Я буду в порядке.
— Обещаешь?
Торн коснулся лба жены, видимо, проверяя, нет ли у неё жара?
— Ничего, любовь моя! Тьма сгущается как раз перед рассветом, но теперь уже всё позади. Скоро весь мир станет принадлежать нам. Палата Лордов почти единогласно проголосовала за мою кандидатуру в качестве императора.
