Другой немецкий философ, Мартин Хайдеггер, большую часть жизни прожил и проработал в маленькой хижине в Шварцвальде, недалеко от места своего рождения. Важнейшие свои работы, включая «Бытие и время», мыслитель написал в этом крохотном домике, который он делил с женой и двумя сыновьями. Возможно, такая жизнь в изоляции от остального мира, среди гор и холмов малой родины, была для Хайдеггера метафорой того, как он представлял себе занятие философией («Философия и поэзия стоят на противоположных вершинах, но говорят одно и то же»
[4]). Философ избегал напыщенности в речи и одежде, типичной для немецких академических кругов того времени, и придерживался деревенского стиля, гармонично сочетавшегося с окружением. Известный своей сложностью язык Хайдеггера, включающий много неологизмов, изобретенных им или составленных из других слов, словно отражает запутанность горных тропинок, по которым он бродил вокруг своего дома. Даже название одной из его важнейших книг, сборника эссе Holzwege («Лесные тропы»), у немецкого читателя сразу ассоциируется с петляющей дорожкой, делающей невозможным прямой путь из одного пункта в другой. Словом Holzwege дровосеки называют тропинки, которые они прокладывают в лесу, сворачивая с главной дороги, чтобы найти подходящие для рубки деревья и затем вернуться. Название книги свидетельствует об осознании Хайдеггером того, несколько тесно его работа связана с топографией места, где он писал; многие из статей, вошедших в сборник, также отражают понимание этой связи. Можно даже предположить, что вклад, сделанный Хайдеггером в философию, не мог бы быть сделан ни в каких других условиях – или по крайней мере сильно отличался бы от тех сочинений, что мы теперь читаем. В каком-то смысле хижина философа и была им самим. И его сын Герман, похоже, понял это, судя по той трогательной фразе, которую он произносит в одном из эпизодов документального телефильма. Во время посещения хижины Герман заходит в кабинет отца и говорит: «Здесь он по-прежнему жив – во всяком случае, я так чувствую»
{64}.
Но способны ли дома, которые, благодаря технологиям, становятся «живыми», устанавливать столь глубокую и прочную связь со своими жильцами? Могут ли все усилия архитекторов и инженеров вызывать в нас чувство неподдельной любви к дому, который мы постепенно возводили и в который вложены долгие годы испытаний, размышлений, труда и экспериментирования? Или все же, каким бы продуманным ни было устройство адаптивного дома, этого симулякра материнской утробы, мы все равно будем чувствовать себя в нем неестественно, неуютно и слегка не в своей тарелке – так же, как я чувствовал себя среди тех общительных папоротников у Бисли, вроде бы напоминающих об эмпатии, но в то же время и жутковатых? И даже в случае, если все сложится как нельзя удачнее, – действительно ли мы хотим для себя такое будущее?
И еще один важный вопрос: а что мы выиграем, добившись повсеместного внедрения инновационных технологий адаптивного интерактивного дома? Получив этого круглосуточного компьютерного дворецкого, сдувающего с нас пылинки, освобождающего нас от стольких скучных банальностей повседневного существования, как мы распорядимся нашей обретенной свободой? Поможет ли она нам взлететь к новым высотам? Или же, наоборот, как только будут разорваны цепи, приковывающие нас к дому человеческими чувствами, любовь станет невозможной?
Глава 3
Места страсти
Мы можем полюбить здание или место почти так же, как можем полюбить человека. Настоящая любовь развивается со временем и по мере накопления положительного опыта. Длительное общение с другим человеком взращивает в нас чувства нежности, доверия и близости. Похожим образом наши повторные посещения какого-либо места, то время, которое мы там проводим, и впечатления, которые мы там получаем, могут породить глубокую привязанность. И так же, как с людьми, багаж прошлого опыта, с которым мы вступаем в отношения, зачастую имеет не меньшее значение, чем ощущения, возникающие в новом месте. Так, наше первое впечатление от Эйфелевой башни или Эмпайр-стейт-билдинг определяется не столько самим видом этих зданий, сколько комплексом ассоциаций, который мы сами привносим в это впечатление, взаимосвязью между нашим прошлым опытом и этими новыми ощущениями. Ни о чем не написано столько книг, сколько о человеческой любви, – и тем не менее она по-прежнему окутана для нас тайной.
Но в отношениях с другим человеком мы вовсе не всегда ищем любви. Иногда мы не заинтересованы в длительной и нежной привязанности. Мы ищем острых ощущений, эмоциональной встряски, мимолетного кайфа. Попросту говоря, нами движет страсть или даже похоть. Так каков же психогеографический эквивалент страсти?
Эти пикантные вопросы мне как-то довелось обсуждать за чаем с Бренданом Уолкером в его лондонской квартире-студии, которую он делит с женой-фотографом и несколькими поджарыми борзыми собаками. Уолкер начинал свою профессиональную деятельность как авиационный инженер, но вскоре устал проектировать военные самолеты и начал искать вдохновения в других областях. Теперь он именует себя «инженером острых ощущений» и пытается выяснить, что в застроенной среде вызывает у нас возбуждение и как добиться, чтобы это возбуждение стало еще более сильным, в частности для тех, кто жаждет краткосрочного страстного романа с понравившимся местом.
В самом начале своих исследований Уолкер открыл для себя неожиданный источник идей о том, как создавать возбуждающие места: он стал собирать рассказы преступников с описанием возбуждения, испытанного ими во время совершения противоправных действий. Джек Кац, криминолог из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (UCLA), в своей книге «Соблазны преступления» анализирует мотивации различных типов преступников, от обыкновенных магазинных воришек до хладнокровных киллеров. Многие преступления, особенно такие серьезные, как убийства, совершаются в пылу гнева. В основе некоторых других правонарушений – вандализма или магазинных краж – лежит простое желание испытать приятные ощущения. Некоторые – магазинные воришки, особенно женщины, даже признавались, что вскоре после совершения кражи погружались в состояние сродни оргазму. Возбуждение, судя по их словам, возникает вследствие трансформации рутинного действия (шопинга) в нечто гораздо более грандиозное и символическое
{65}.
Взяв за основу наблюдения Каца, Уолкер пошел дальше и создал веб-сайт под названием Chromo11, приглашая пользователей делиться наиболее сильными из пережитых ощущений
{66}. Подборка интервью на этом сайте демонстрирует широкий разброс ощущений, которые могут считаться острыми. Эротически заряженные эпизоды, связанные с эксгибиционизмом, садомазохизмом и групповым сексом, были вполне предсказуемы. Также оказалось много ситуаций, включающих элемент опасности (безрассудная езда, занятия экстремальными видами спорта), и несколько чуть более нестандартных случаев (так, один из респондентов рассказал, что самые сильные ощущения он испытал, разбив яйцо о голову своей матери во время ссоры). В своей незаурядной работе «Классификация возбуждения» Уолкер пытается выделить основные элементы волнующего опыта, применяя методы, схожие с теми, что использует Кац
{67}. Автор книги раскладывает волнующий опыт, пережитый его информантами, на несколько отдельных фаз, начиная с предвкушения и заканчивая воспоминанием. Затем Уолкер сводит этот опыт к набору умных уравнений (чего же еще ждать от инженера острых ощущений?), демонстрирующих, что основные элементы возбуждающего опыта – не только высокий физиологический тонус и чувства с положительной валентностью, но и частота, с которой такие чувства меняются в течение времени. Острые ощущения – это то, что стремительно выбивает нас из привычного равновесия, повергая в некое необычное, дезориентирующее и эйфорическое состояние.
