Страх перед преступностью
В 1969 г. социальный психолог Филип Зимбардо из Стэнфордского университета провел простой и смелый эксперимент. Он парковал машины в двух разных местах: в Бронксе, неблагополучном районе Нью-Йорка, и в Пало-Альто, Калифорния, неподалеку от своего университета. Номерные знаки на машине были сняты, а капот поднят, что позволяло предположить, что автомобиль оставили из-за механической неисправности. Ассистенты Зимбардо спрятались неподалеку, чтобы проследить за результатом. В Бронксе брошенную машину быстро угнали. Акты вандализма начались практически сразу после того, как ассистенты спрятались и установили камеру. В Пало-Альто машина оставалась нетронутой на протяжении нескольких дней. На самом деле во время сильного дождя один прохожий опустил крышку капота, чтобы защитить от воды двигатель. Зимбардо интерпретировал эти результаты как свидетельство различий в том, как люди, проживающие в двух разных населенных пунктах, ощущают свою принадлежность к местному сообществу и воспринимают идею взаимопомощи. Подобно пустым и бесхозным помещениям Пруитт-Айгоу, улицы Бронкса не рассматривались местными жителями как часть общего пространства, принадлежащего им с тем неотъемлемым условием, что они будут внимательно и заботливо относиться к нему.
Во время второй части эксперимента Зимбардо предпринял еще один шаг: он разбил ветровое стекло машины, стоящей в Пало-Альто. Спустя совсем немного времени он зафиксировал там такие же акты хищения и вандализма, какие происходили в Бронксе. Политолог Джеймс Уилсон и криминалист Джордж Келлинг использовали это простое наблюдение, материал о котором вскоре был опубликован в журнале Time, как краеугольный камень новой очень важной теории. Она называется «теория разбитых окон» и объясняет причины городской преступности. Уилсон и Келлинг утверждали: беспорядок – разбитые или заколоченные досками окна, мусор или граффити – явно сигнализирует о том, что об окружающей среде никто не заботится, и это очевидное равнодушие провоцирует преступления. Если Уилсон и Келлинг правы, то любые попытки навести порядок привели бы к уменьшению количества преступлений. Эта теория с ее установкой на снижение уровня преступности была с энтузиазмом воспринята городскими властями: сначала Уильям Браттон, глава службы безопасности системы общественного транспорта Нью-Йорка, приложил огромные усилия, чтобы облагородить станции метро, а затем мэр Нью-Йорка Рудольф Джулиани объявил войну проявлениям уже социального беспорядка – таким мелким правонарушениям, как распитие спиртных напитков и мочеиспускание на публике, уклонение от оплаты проезда и попрошайничество. На борьбу с материальным и социальным беспорядком полиция бросила все силы, зачастую применяя сомнительные меры: любого подозрительного человека, появившегося на улицах мегаполиса, могли остановить, допросить и обыскать. В Нью-Йорке и некоторых прочих городах Соединенных Штатов и других стран заметно снизилось количество серьезных преступлений, так что применение теории разбитых окон для решения проблемы городской преступности принесло плоды
{109}.
Жаркие споры вокруг теории разбитых окон не ослабевают и идут до сих пор. Критики утверждают, что снижение уровня преступности в Нью-Йорке в то время, когда мэром города был Джулиани, совпадает с общим ростом уровня жизни горожан и стремительным падением безработицы. Вполне возможно, что эти экономические факторы могли способствовать уменьшению количества совершенных преступлений разного рода. Пространственный анализ статистики преступлений показал, что связь между уровнями беспорядка и преступности хотя иногда и подтверждается, но в целом оказалась не такой сильной, как предполагала теория Уилсона и Келлинга, и что меры по «расчистке» районов города дискриминируют бедных и обездоленных людей. Но независимо от того, связан ли уровень преступности с беспорядком и способствует ли наведение порядка снижению криминогенности, интересно также обратить внимание на еще одно воздействие со стороны неухоженной окружающей среды. Оно не так часто попадает в поле зрения криминалистов, но, возможно, имеет отношение к качеству нашей эмоциональной жизни в городе. Я имею в виду наш страх перед преступностью.
В ходе выборочного опроса, проведенного в некоторых европейских странах в рамках исследования страха перед преступностью, примерно треть респондентов заявили, что склонны менять свое поведение из соображений безопасности: они избегают некоторых районов города, отказываются от своих привычных маршрутов и переносят встречи и различные мероприятия на другое время
{110}. Исследования, проведенные в США и Канаде, дали похожие результаты. Так, 40 % участников крупного американского исследования заявили, что побоялись бы ночью отдаляться от дома более чем на милю. Значительная доля респондентов (преимущественно женщины) признались, что опасаются незаконного вторжения в свое жилище
{111}. Результаты опросов противоречат ежегодной статистике действительно совершенных преступлений, количество которых даже в самом худшем случае колеблется от 1 до 2 % относительно численности населения страны. Кроме того, между уровнем преступности и нашим страхом перед ней существует очень слабая связь. Например, хотя уровень преступности в Швеции – один из самых высоких в Западной Европе и Скандинавии, страх перед преступностью там невероятно низкий по сравнению с другими скандинавскими странами. Возможно, несоответствие между чувством страха, который мы испытываем в отношении окружающей нас среды, и ее реальной опасностью обусловлено сложными социологическими явлениями. У нас очень мало оснований бояться самых страшных преступлений, например убийства, но мы все равно их опасаемся – вероятно, из-за того, что о таких преступлениях чаще всего сообщают в новостях. Наш общий уровень страха может быть умерен нашим чувством общности и связанности с соседями и доверием к полиции – факторами, в очень большой степени зависящими от социальной и государственной политики. Несмотря на это, можно предположить, что страх перед преступностью, будучи неоправданно сильным по сравнению с ее реальным уровнем, представляет собой плохо адаптирующуюся реакцию, поскольку мешает нормальному течению жизни. Вопрос станет еще более запутанным, если мы решим рассматривать его в свете вероятности стать жертвой преступника, наличия потенциальной угрозы личной безопасности и снижения этих рисков путем перестройки своего поведения.
