Эта дистанция жизненно важна, потому что без нее мы вообще ничего не могли бы воспринять, все было бы в полной скученности [promiscuité], которая, несомненно, является первоначальным состоянием мира – единственным состоянием, о котором можно сказать, что оно существовало в реальном времени, поскольку вся материя сосуществовала с самой собой, присутствовала в самой себе в единственной точке и в единственный момент. Как только это первоначальное (и совершенно гипотетическое) состояние прекращается, начинается иллюзия мира. С этого момента элементы никогда больше не будут присутствующими [présents] друг для друга. Тем самым, все начинает существовать, но на основе не относительного, а окончательного [définitive] отсутствия друг для друга. То есть, на основе безоговорочной категоричной иллюзии.
Эта дистанция, это отсутствие теперь находятся под угрозой. То, что невозможно на космическом уровне (чтобы тьма исчезла в результате одномоментного восприятия света всех звезд) или в сфере памяти и времени (чтобы все прошлое было вечно настоящим [present], и чтобы события больше не исчезали во тьме времен), теперь возможно в технологическом мире информации. Информационно-технологическая угроза – это угроза искоренения тьмы, этого драгоценного различия между ночью и днем, благодаря полному освещению всех моментов времени. Прежде сигналы [messages] затухали в планетарном масштабе, затухали с расстоянием. Сегодня нам угрожает смертельное облучение, ослепительное освещение, в результате непрерывной обратной связи [feed-back] всей информации со всеми точками земного шара.
К счастью, мы сами не существуем в реальном времени! Что было бы с нами в «реальном» времени? Мы идентифицировались бы в каждый момент времени точно сами с собой. Пытка, равная пытке нескончаемым днем, – своего рода эпилепсия присутствия, эпилепсия идентичности. Аутизм, сумасшествие. Чем больше отсутствие в себе, тем больше дистанция с другим. Тогда как инаковость – это то счастливое искажение, без которого все другие были бы тем же самым одномоментно. Именно жизненно важная иллюзия инаковости, иллюзия быть другим – это то, что не позволяет эго капитулировать перед собственной абсолютной реальностью. Также и язык – это то, что не позволяет всему иметь значение в каждый момент времени и позволяет нам избежать вечного облучения смысла. Эта характерная иллюзия языка, эта его поэтическая функция больше не существует в виртуальных или цифровых языках, где идентичность является тотальной, а взаимодействие [interaction] отрегулировано так же хорошо, как в замкнутом цикле вопросов-ответов, энергия же так же немедленно декодируется, как распознается энергия источника тепла водой в чайнике. Эти языки являются языком не больше, чем компьютерные изображения являются образом.
К счастью, есть что-то языке, несводимое к вычислению, есть что-то в субъекте, несводимое к идентификации, есть что-то в обмене, несводимое к взаимодействию и коммуникации.
Даже научный объект неуловим в своей реальности. Как звезды, которые находятся от нас на расстоянии в световые годы, он так же далек от нас и появляется лишь виде следов на экранах. Как и звезды, к тому времени, когда мы регистрируем его, он может уже исчезнуть. Тот факт, что невозможно одновременно определить скорость и положение частицы, является частью иллюзии объекта и его вечной игры. Даже в ускорителе частицы не сталкиваются с собой в реальном времени и не полностью контемпоральны друг другу.
Современная физика предлагает нам иную систему [schema], отличную от нашего принципа реальности. Последний основывается на взаимной дифференциации вещей, но, вместе с тем, на их корреляции в одном и том же пространстве – их взаимном присутствии. Физика же, напротив, основывается на их нераздельности, но, вместе с тем, на взаимном отсутствии вещей (они не взаимодействуют между собой в однородном пространстве). Частицы неразделимы, но, вместе с тем, значительно отдалены друг от друга.
Когда все тайно нераздельно, но, вместе с тем, никогда на самом деле не сообщается, то есть не проникает в так называемый реальный мир, а лишь обменивается сингулярными эффектами, проистекающими из времени и пространства, из сущностей [êtres] и объектов, которые не являются, строго говоря, «реальными» друг для друга (поскольку их «реальность в себе» всегда остается неразборчива), – в этом и заключается объективная иллюзия мира. Этот эффект сингулярности
[72] относится ко всем вещам, земным и внеземным, обычным или необычным, одушевленным или неодушевленным: наше их восприятие [perception] говорит нам, что они окончательно отдалены от своего первоисточника и что они никогда к нему не вернутся.
Объективная иллюзия – это невозможность существования объективной истины, ввиду того что субъект и объект больше не различимы, а возможность всякого знания основана лишь на этом различии. Такова актуальная ситуация экспериментальной науки – нераздельность явлений [phénomènes], нераздельность субъекта и объекта. И дело вовсе не в их магической перепутанности в так называемом иррациональном мышлении, а в том, что в результате самых сложных научных исследований возникает радикальная загадка объекта и исчезновение его как такового.
Различение субъекта и объекта, фикцию которого еще можно сохранить на уровне человеческого восприятия, полностью исчезает на уровне микроскопических и экстремальных явлений. Потому что они восстанавливают фундаментальную неотделимость одного от другого, другими словами, радикальную иллюзию мира относительно нашего познавательного аппарата. Мы уделили большое внимание искажению объекта со стороны субъекта при наблюдении. Но мы не задавались вопросом об ответном искажении субъекта со стороны объекта и его коварном [diabolique] зеркальном эффекте. Тогда как самыми интересными являются те ситуации, когда объект ускользает, становится неуловимым, парадоксальным, двусмысленным и заражает этой двусмысленностью сам субъект и его методы исследования. Мы всегда уделяли большое внимание параметрам [conditions], при которых субъект обнаруживает объект, и совершенно не исследовали параметры, при которых объект обнаруживает субъект. Мы льстим себе, что мы обнаруживаем объект и считаем, что он смиренно ожидает своего открытия. Но, быть может, объект гораздо коварнее, чем мы считаем, и что, если это он тот, кто обнаруживает нас во всей этой истории? Что, если это он тот, кто встретил нас? В таком случае, из этого следовал бы не только принцип неопределенности, подконтрольный уравнениям, но и принцип обратимости, гораздо более радикальный и агрессивный. (Не аналогичным ли образом вирусы обнаружили нас, по крайней мере в той же степени, в которой их обнаружили мы, со всеми вытекающими отсюда последствиями? И не сами ли индейцы открыли нас, в конечном итоге? Это вечная месть зеркальных существ [Борхес].)
И эти явления не ограничиваются микромиром. В политике, в экономике, в гуманитарных науках – нераздельность субъекта и объекта проявляется во всех сферах, где симулированная объективность науки утвердилась за последние три столетия.
Не только в физике невозможно одновременно вычислить скорость и положение частицы. Также невозможно одновременно определить [calculer] реальность и значимость событий в сфере информации, соотнести причины и следствия в таких сложных процессах, как взаимоотношения террористов и заложников, вирусов и клеток. Все наше поведение подобно поведению неустойчивой лабораторной частицы, потому что мы больше не можем одновременно определить цель [fin] и средства. Мы больше не можем одновременно определить цену человеческой жизни и ее статистическую значимость. Неопределенность проникла во все сферы нашей жизни – с чего бы она должна остаться привилегией науки? И эта неопределенность не зависит от сложности параметров: с ней мы всегда можем справиться. Это радикальная неопределенность, потому что она связана с экстремальным характером явлений, а не только с уровнем их сложности. За пределами [ex-terminis] предельных значений сами законы физики становятся обратимы, и мы больше не владеем правилами игры, если таковые еще существуют. Во всяком случае, это больше не правила субъекта и действительности.
