Эти выводы развернуты и обоснованы в последующих главах книги. Прежде всего рассматриваются древнейшие списки, классифицирующиеся по старшинству и содержанию; письма расположены в порядке их „литературного времени“, согласно их внутренним взаимоотношениям и сгруппированы по стилю языка.
Такой подход приводит к заключению, что сохранившиеся списки распадаются на три хорошо определимые хронологические группы, для каждой из которых характерны определенные черты языка, «конвой» и сочетание писем. Эти группы обнаруживают, более того, ясное соответствие с признаками литературной взаимозависимости индивидуальных писем.
Поскольку очевидно, что первое письмо Курбского составляет ключ ко всей переписке, глава 2-я посвящена исключительно происхождению этого текста. Детальный текстологический анализ этого письма открывает множество черт, позволяющих его точно атрибутировать. Эти свидетельства рассматриваются в контексте биографий писателей, чьи имена установлены с помощью исследования рукописей в гл. I. Эти сопоставления приводят к заключению, что, по всей вероятности, зерно письма Курбского было написано к Михаилу Федоровичу Семеном Ивановичем Шаховским.
Глава 3-я представляет собой отступление к рассмотрению свидетельств, которыми поддерживается традиционная атрибуция переписки. Эти свидетельства оказываются иллюзорными, и дальнейшие доводы приводят к заключению, на основании существующих документальных свидетельств, что ни Иван, ни Курбский не могут считаться авторами какой-либо части переписки.
Глава 4-я возвращается к исследованию текстов и свидетельств рукописей, обнаруживая, что оставшаяся часть переписки может быть отнесена с известной вероятностью ко времени и среде, в которых древнейшие рукописи этих текстов, очевидно, появились, и кратко доказывает, что содержание последних текстов отражает политические обстоятельства, касающиеся лиц, наиболее тесно связанных с рукописной традицией.
Заключительные соображения о природе выводов: это не другая „интерпретация“ переписки; автор сознательно свел интерпретацию к минимуму, сохраняя ее для последующей стадии работы, начатой в этой книге. То, что представлено в этой книге, – это исследование текстуальных свидетельств, которые дают рукописи, с целью определить происхождение и историю текстов, которые их содержат. В этом контексте следует сказать, что эти рукописи составляют наше единственное доказательство и что все другие проблемы должны основываться на них. Это заключение „либо – либо“, более напоминающее группу теорем геометрии, чем исторические гипотезы. Если какая-либо из них будет принята, то следует принять и главное заключение, что традиционная атрибуция переписки Ивана и Курбского должна быть отброшена (с. 5–6)».
Построение книги имеет свои особенности. Открывается книга как будто бы традиционно для исследований древнерусских памятников – с текстологического введения (глава «The Manuscript Evidence»). Традиция начинать исследования памятников с текстологического изучения имеет серьезные основания: во всех случаях прежде всего нужно установить историю текста памятника, чтобы иметь достоверный текст на разных этапах его существования для последующего анализа. И это особенно относится к сочинениям Курбского, изданным Г. З. Кунцевичем в 1914 году
[227] очень плохо, и в равной степени к сочинениям Грозного, изданным по последнему слову текстологической науки Я. С. Лурье
[228], но выводы которого Э. Кинан полностью отвергает. Однако по существу на нескольких страницах своего текстологического введения
[229] Э. Кинан, разумеется, никакого текстологического исследования произвести не может. Он пользуется главным образом данными своих предшественников, выводы которых он отвергает, а наблюдения перестраивает и дает им новое объяснение. Кроме того, он рассматривает (крайне бегло) движение списков с сочинениями Курбского и Грозного по составу и по «конвою».
Между тем свидетельства «конвоя» и состава могут служить лишь проверкой для основного – исследования текста, но никак не заменой текстологического исследования
[230].
Изучение «конвоя» может дать прочные результаты, если устанавливаются соответствия между историей текста изучаемого произведения и историей текста тех произведений, которые входят в «конвой». «Конвоем» же может быть признано только постоянное сопровождение произведения – постоянное и по месту своего расположения относительно основного, изучаемого произведения (либо впереди, либо позади, в обоих случаях в одинаковой последовательности).
Наблюдения Э. Кинана над распределением состава сборников, содержащих тексты Курбского и Грозного (если говорить только о том, чтó в этих наблюдениях прочного и несомненного), заключают мало нового сравнительно с тем, что уже было сделано Я. С. Лурье. Последним, в частности, уже было отмечено, что сочинения Грозного сохранились по преимуществу в сборниках XVII века рядом с сочинениями его врага Курбского, составленными в Литве
[231]. Естественно, что в России эти сборники не могли появиться при жизни Грозного, как не могли распространяться сочинения Курбского в XVI веке и в отдельном виде. Сочинения Курбского, а вместе с ними и адресованные ему письма Грозного проникают на Русь в результате возобновившихся культурных отношений с польско-литовской частью Руси после событий Смуты. Именно это объяснение Я. С. Лурье и должен был бы опровергнуть Э. Кинан, прежде чем предложить свое, более сложное. Это не сделано в книге Э. Кинана, хотя объяснение Лурье полностью относится и к некоторым новым наблюдениям Э. Кинана над соответствиями между текстами первого послания Курбского, жалобы литовско-украинского монаха Исайи и предисловия «К читателю» Ивана Хворостинина, также связанного с польско-литовской Русью.
