Э. Кинан считает, что для князя и военачальника было несвойственно писательство и церковное образование. Позволю себе напомнить, однако, о Владимире Мономахе, а для XVI века – о вельможе и знатном воине Василии Тучкове, написавшем по поручению митрополита Макария «Житие Михаила Клопского» в церковно-орнаментальном стиле с учеными ссылками на «Книгу Тройского пленения». В своем послании к Василию Тучкову Максим Грек говорит про Тучкова, что он «многому научен», и называет его «благородного корня благородная ветвь».
Исходя из своего тезиса о противоположности и строгом различии двух этих культур, Э. Кинан утверждает, что «приказный язык, представлявший собой разновидность „простого стиля“ («the scalled „prikaz language“», – a kind of «plain style» – с. 54), и церковнославянский не смешивались между собой в силу этикета». Поэтому переписка Грозного и Курбского якобы представляется для середины XVI века явлением экстраординарным. Далее Э. Кинан утверждает, что оба первые письма Курбского и Грозного с лингвистической точки зрения сходны. Они написаны орнаментированным церковнославянским языком. Отдельные письма Грозного написаны «смешанным простым стилем» («in a kind of mixed plain style» – с. 54), а другие письма Курбского – на «западном» церковнославянском языке («in a „Western“ Slavonic» – с. 54), и поэтому они принадлежат разным авторам.
Я не привожу других рассуждений Э. Кинана о языке (или стиле?)
[239] Курбского и Грозного. Все они основаны либо на голословных утверждениях, либо на необязательных впечатлениях без каких-либо даже намеков на научное изучение. Так, совершенно голословно утверждение Э. Кинана, что разные стили в древнерусских произведениях не могли смешиваться. Достаточно вспомнить «Поучение» Владимира Мономаха на рубеже XI–XII веков, «Киево-Печерский патерик» XII–XIII веков, Домострой, слова митрополита Даниила и послания Иосифа Волоцкого XVI века, чтобы убедиться, что переходы в недрах одного и того же произведения от одного типа литературного языка к другому, от одного стиля к другому не только не исключены, но в высокой степени типичны для древнерусской литературы. Не соответствует также действительности утверждение Э. Кинана, что первое письмо Грозного написано на церковнославянском языке. Редкие и «вызывающие» вкрапления целых больших кусков просторечия типичны и для этого письма, как и для всех других произведений Грозного: тех, которые дошли в списках XVI века, и тех, что сохранились в списках более позднего времени и подозреваются Э. Кинаном в неаутентичности. Если же говорить о краткой редакции, то нет никаких оснований считать ее первичной. Появление в поздних произведениях Курбского «западноцерковнославянизмов» вполне естественно как результат его долголетнего пребывания в литовско-польских землях. И как можно делать выводы такого рода без серьезного исследования языка и стиля Грозного и Курбского?
Разве можно утверждать, что нам совершенно неизвестны источники образованности Грозного и что «легенда» о библиотеке московских государей была якобы специально создана, чтобы объяснить эту образованность? Самый факт существования библиотеки Грозного бесспорен, воспитатели же Грозного хорошо известны: это выдающиеся книжники своего времени – поп Сильвестр и митрополит Макарий. Оба – составители наиболее значительных книжных предприятий своего времени: Домостроя и двенадцатитомных Великих Четьих миней. По программе Макария была, например, расписана в воспитательных целях для молодого Ивана IV Золотая палата Московского Кремля
[240]. Об образованности Грозного свидетельствуют многие источники – современные Грозному и те, что характеризуют его уже в XVII веке.
Те или иные выводы делаются в книге Э. Кинана с необыкновенной быстротой и легкостью.
Как можно, например, спешить объявлять «Историю о великом князе Московском» Курбского позднейшею подделкой XVII века (весь вопрос рассматривается только на одной странице!), не установив истории текста этого большого произведения, известного сейчас в 64 списках
[241], и не проанализировав его источники? Между тем «История» Курбского содержит автобиографические черты, подробности осады Казани, которые могли быть известны только ему и не могли быть разысканы в XVII веке. Приведу только один пример, но достаточно выразительный. Согласно исследованию Ю. Д. Рыкова, сообщения Курбского о казнях Грозным феодалов подтверждаются рядом исторических источников – в том числе такими, как синодики, которые были расшифрованы только в последнее время акад. С. Б. Веселовским
[242], а в XVII веке были рассеяны в десятках монастырей и не могли быть известны одному автору.
Характерно, что гибель 37 человек не поддается прямой критической проверке, сведения о казни их отсутствуют в источниках, но все эти 37 человек исчезают со страниц источников в эпоху опричнины. Есть у Курбского ошибки и неточности, но по своему типу они как раз характерны для современника: это преувеличения и типичные ошибки памяти. Курбский не скрывает иногда своей неосведомленности и передает разные известные ему версии гибели отдельных лиц
[243].
Я не касаюсь других произведений Курбского, объявляемых в книге поддельными без какой-либо заслуживающей внимания аргументации. Укажу только, что для того, чтобы объявить произведение поддельным, недостаточно одного-двух соображений – необходим подробный и всесторонний анализ памятника и обстоятельное опровержение всего того, что говорит об обратном
[244].
Были ли приняты в XVII веке подделки документов и ложные атрибуции литературных произведений? Да, они были приняты, и в известной мере они были даже типичны для XVII века.
Но что это были за подделки? О том, как понимался стиль Грозного, дает представление поддельная переписка Грозного с турецким султаном. Это шутливый, короткий документ. Ничего похожего на настоящие произведения Грозного этот документ не имеет. Чувство индивидуального стиля еще отсутствовало в XVII веке, а стремление приписать произведение какому-либо значительному лицу было типично для всего Средневековья. Эта переписка – произведение, очень показательное для уровня и характера подделок XVII века. Единственно, что знал автор поддельной переписки о стиле Грозного, – это то, что он был мастер ругаться и не пренебрегал этим своим мастерством в дипломатической переписке, но он даже не мог воспроизвести столь обычных и характерных для Грозного ругательств: собака, собачий сын, пес смердящий, пес злобесный и пр.
