Даже бегство бесов, упоминаемое Иларионом
[61], имеет параллельный рассказ в «Сказании», драматизированный сетованиями изгоняемого дьявола, в которых он отрицает за Владимиром те самые качества «апостола» и «мученика», которые отрицали и греки, но признания которых упорно добивались Иларион в своем «Слове», а Ярослав в своей церковной политике: «и се уже побежен есмь от невегласа, – говорит бес Владимиру, – а не от апостол, ни от мученик»
[62].
Сравнение Владимира с императором Константином Великим имеет центральное значение и для «Слова»
[63], и для «Сказания»
[64].
С точки зрения Илариона, русские – это новый народ, пришедший на смену старым (в том числе и грекам). Новый народ воспринял новое учение, как новые мехи – новое вино: не вливают новое вино в старые мехи. Так указывается Иларионом историческая миссия русского народа. Та же терминология лежит и в основе «Сказания». Не один раз называет автор «Сказания» русских «новыми людьми»
[65], «избранными Богом».
Одинакова и характеристика Ярослава как последователя и продолжателя дела Владимира. Характеристика Ярослава искусно перевита у Илариона с похвалою его строительному делу
[66]. Теми же чертами строителя и распространителя христианской веры характеризует Ярослава и «Сказание», причем замечательно, что описание строительной деятельности Ярослава дается в «Сказании» в той же последовательности, что и в «Слове». В торжественных выражениях говорит и «Слово», и «Сказание» об украшении собора Софии
[67].
Но особенно разительно совпадение символического толкования посвящения Благовещению церкви на Золотых воротах Киева. Благовещение – это благая весть, которую принес архангел Гавриил Богородице. Церковь же Благовещения в Киеве – это благая весть Киеву. Архангел сказал Богородице: «Радуйся, обрадованная, Господь с тобою», к городу же архангел как бы обращается со словами: «Радуйся, благоверный граде, Господь с тобою»
[68]. Так патриотически толкует и «Слово», и «Сказание» строительную деятельность Ярослава. Хвалой Ярославу заканчивалось «Сказание», хвалою же Ярославу логически заканчивалось и «Слово» Илариона.
Итак, условно называемое нами «Сказание о распространении христианства на Руси», из которого, как мы предполагаем, развилось русское летописание, чрезвычайно близко и по идейному содержанию, и по стилю, и по композиции, и по материалу цитат из Священного Писания к «Слову о Законе и Благодати» ставленника Ярослава – Илариона. Можно было бы предположить, что либо «Сказание» зависело от «Слова», находилось под его влиянием, либо, наоборот, «Слово» зависело от «Сказания». Однако ближайшее рассмотрение сходных мест отчетливо убеждает, что ни одной из этих зависимостей установить нельзя. Вся богословская тематика подробнее и яснее развита в «Слове» и как будто бы предполагает зависимость «Сказания» от «Слова», однако историческая сторона развита в «Сказании» детальнее и, казалось бы, говорит об обратной зависимости. Нельзя думать, что и «Слово», и «Сказание» восходят к какому-то третьему, более подробному, не дошедшему до нас произведению: против этого говорит различие в самих жанрах «Слова» и «Сказания». Отсюда сам собою напрашивается вывод, что автором обоих произведений было одно лицо – Иларион или тесный круг Ярославовых книжников, проводивших политические идеи Ярослава.
А. А. Шахматов отнес составление Древнейшего летописного свода ко времени построения Софии и основания митрополичьей кафедры в Киеве, то есть к 1037–1039 годам. Действительно, в заключительной части Древнейшего свода, так, как он восстанавливается А. А. Шахматовым, читалась обширная похвала христианской деятельности Ярослава, в которой упоминалось и о закладке им Софии, что было совершено, по-видимому, именно в 1037 году. Эта заключительная похвала Ярославу и с нашей точки зрения завершала собою первое произведение по русской истории. Однако нельзя считать, что все перечисленные в этой статье деяния Ярослава, его обширная строительная деятельность (закладка города, Златых ворот, Софии, церкви Благовещения, Георгиевского монастыря) относились целиком к 1037 году. Ведь отнесение этой статьи к 1037 году было сделано позднее (по-видимому, по времени наиболее известного события – закладки Софии – в 1037 году). На самом же деле в статье этой дается характеристика деятельности Ярослава не одного какого-либо года, а более или менее обобщенная, за весь период его княжения.
Совпадение между «Сказанием о распространении христианства» и «Словом» Илариона позволяет нам отнести его создание к несколько более позднему времени – к началу 40-х годов XI века (когда было, по-видимому, создано и «Слово» Илариона), после чего, как это мы увидим ниже, это первое произведение по русской истории, касавшееся первоначально только церковной истории Руси, начало неудержимо развиваться, насыщаясь сведениями и по светской истории Русского государства.
Итак, при Ярославе Мудром было составлено «Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси». В него вошли рассказы о христианстве Ольги, о первых русских мучениках-варягах, о крещении Руси, о Борисе и Глебе и о просветительной деятельности Ярослава.
Перед нами одно из первых русских исторических произведений
[69], но в жанровом отношении это еще не летопись. Оно своеобразно по жанру, не имеет еще хронологической канвы, близко к житиям или к произведениям учительной литературы. Произведение это посвящено главному, с точки зрения автора, событию в жизни Руси X – начала XI века – ее крещению. Оно исследует его предысторию, начиная от первых русских христиан – Ольги и варягов-мучеников. Оно рассказывает только церковную историю Руси, игнорируя ее военную историю, что вполне естественно для представителей новой культуры, для одного из тех «новых людей» – христиан-русских, о которых говорит и «Слово», и «Сказание».
Мы видели выше, какое огромное политическое значение имел для эпохи Ярослава церковный вопрос, и нам понятно теперь, почему необходимо было составить произведение, правильно – с русской, а не с византийской точки зрения – излагавшее церковную историю Руси. Мысль о праве Руси на культурную и церковную самостоятельность пронизывает собою «Сказание». Его автор прославляет благочестие русских людей, проводит мысль о свободном, а не о подневольном принятии Русью христианства и о равенстве всех народов.
