Из вполне ясного и обычного для древнерусского языка слова «къмети» в Екатерининской копии и в первом издании сделано два слова «къ мети», и все выражение «свѣдоми къ мети» переведено так: «в цель стрелять довольно сведомы» (так в Екатерининском списке) и «в цель стрелять знающи» (так в издании 1800 года; характерно, что так же точно разделено это слово и в мусин-пушкинском издании «Поучения» Владимира Мономаха 1793 года). «По Вълзѣ» (то есть «по Волге») в Екатерининском списке переведено «По Ворскле». Вместо города «Сурожа» переводчик Екатерининского списка вставил реку «Суугли». В первом издании (1800 г.) эти два слова уже поняты, но переводчик и первого издания, и Екатерининского списка не понял слов «Поморье» и «Посулье», переведя их: «по морю, по Суле». Обычное древнерусское слово «шеломя» (холм) комментаторы приняли за название села. Выражение «на борони» («боронь» – полногласная церковнославянская форма слова «брань» – сражение) в Екатерининском списке переведено «в руке правой» (то есть на правом фланге), а в первом издании – «на стороже». «Были вѣчи (то есть века) Трояни» переводилось: «бывали вечи (съезды) Трояновы».
Совершенно не понято было место, в котором говорится о похоронах отца Святополка: «Съ тоя же Каялы Святоплъкъ повелѣя отца своего междю угорьскими иноходьци ко святѣй Софии къ Киеву». В Екатерининском списке это место переведено совершенно нелепо: «С той же Каялы вел Святополк войска отца своего между горскою конницею ко святой Софии к Киеву», а в первом издании: «С той же Каялы вел Святополк войска отца своего сквозь Венгерскую конницу в Киев ко святой Софии». Об Олеге Гориславиче в примечаниях к первому изданию сказано «неизвестен». «Карна» и «Жля» (языческие божества) приняты за имена половецких ханов. Выражение «ни мало того потрепати» (не приласкать) переведено «не возвратить», Кощей (раб) и чага (ребенок-раб) приняты за собственные имена. Слово «толковины» (союзники), известное из летописей, переведено «раковины». «Хин» («хины» – название народности) переведено как «хан». «Готские» красные девы определены как «половецкие». Хан «Шарукан» был первоначально принят за город и только в первом издании определен как «князь». Не поняли первые переводчики и слова «сыновец» (племянник). Форма «мужаимъся» (то есть мужаемся) в Екатерининском списке разделена: «мужа имѣся», а в первом издании еще более нелепо: «му жа имѣся», и в обоих случаях даны ни с чем не сообразные переводы. Выражение «се у Римъ (то есть у города Рим) кричатъ» неправильно разбито на слова: «се Уримъ кричатъ», и это нелепое «Урим» принято за имя собственное.
Не сумели определить первые комментаторы и того, о каком «сыне Глебовом» идет речь в «Слове», «Великого князя Всеволода» Суздальского (Юрьевича – сына Юрия Долгорукого) первые комментаторы определили как Всеволода Ольговича – отца Святослава Киевского. Не сумели первые комментаторы определить и того, кто такие «удалые сыны Глебовы». Не определили они и Романа и Мстислава, Ингваря, Всеволода и «всех трех Мстиславичей», Изяслава Васильковича. Совсем запутались они в вопросе о том, кто такой был Борис Вячеславич. Они превратили бога Хорса, известного по многим источникам, в город Херсон, перевели «до куръ» (то есть «до петухов» – рано утром) – «до Курска». Особенно нелепо передано и переведено место: «сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы; нъ розьно ся имъ хоботы пашутъ» (то есть: «но врозь развеваются их полотнища»). «Нъ розьно ся» разбито так: «нъ рози нося», а перевод в первом издании дан такой: «Теперь знамена его достались одни Рюрику, а другие Давыду; их носят на рогах, вспахивая землю»!
Особенно ярко неподготовленность ученых конца XVIII века к пониманию «Слова» выразилась в неправильном разделении его текста на слова. В рукописи «Слова», по свидетельству видевших ее, текст был написан в сплошную строку, без разделения на слова, и последнее пришлось производить самим первым издателям. Кроме уже приведенных выше бессмысленных разделений текста на слова, приведем и такие: «стугою», «на ю» (вм. «наю» – двойственное число первого лица от местоимения «я»), «по скочи» (вм. «поскочи»), «небылон!» (вм. «не былъ онъ»), «сице и рати» (вм. «сицей рати»), «затвори въ Дунаю ворота» (вм. «затворивъ Дунаю ворота») и мн. др.
Число примеров непонимания «Слова» первыми его исследователями можно было бы значительно увеличить, но и приведенного достаточно, чтобы отчетливо представить себе, как многого в «Слове», что кажется нам теперь совершенно ясным, не понимали в конце XVIII века.
Не были поняты идеи «Слова», его призыв к единению, связи «Слова» с русской и украинской народной поэзией, не был определен язык, на котором написано «Слово».
Наше современное понимание «Слова» – результат длительного изучения «Слова», его эпохи, памятников древнерусской литературы, истории русского языка, русской народной поэзии, древней русской культуры в целом и т. д. Многое в «Слове» было подтверждено позднейшими открытиями различных памятников древнерусской литературы: «Задонщины», известной приписки в псковском «Апостоле» 1307 года, «Слова о погибели Русской земли» и т. д. Только безнадежно испорченные места, каких, кстати, много и в других памятниках древней русской литературы, особенно тех, которые, как и «Слово», дошли до нас в единственном списке, остаются до сих пор в «Слове» без удовлетворительного объяснения.
Не было ни одного крупного русского ученого-филолога, который не писал бы о «Слове». Всего в исследовательской литературе насчитывается гораздо более 1000 работ о «Слове»
[152].
Первая половина XIX века в изучении «Слова» отмечена существованием скептического отношения к подлинности «Слова» у ряда тогдашних ученых. Скептицизм этот был порожден так называемой скептической школой русской историографии. Скептицизм в отношении «Слова» был лишь частным случаем общего скептицизма, который проявлялся в отношении всех основных памятников древней русской письменности. Скептики сомневались в подлинности памятников XI–XII веков, которые противоречили их невежественным представлениям об уровне древней русской культуры, – Древнейшей летописи, которую они считали составленной в XIV веке, Русской правды, договоров Олега и Игоря с греками, «Поучения» Владимира Мономаха, сочинений Кирилла Туровского и, конечно, «Слова о полку Игореве». Они не щадили даже фактов, подтвержденных многими свидетельствами, и сомневались в том, что по существу являлось очевидностью.
Скептицизм первой половины XIX века в отношении «Слова» пришел к своему концу по двум причинам. Во-первых, изжила себя и перестала существовать сама скептическая школа, с которой были связаны скептические воззрения на «Слово». Во-вторых, скептицизм в отношении «Слова» исчезал по мере того, как открывались новые факты, подтверждавшие подлинность «Слова», по мере того, как объяснялись отдельные «темные места» «Слова», подыскивались к нему параллели в других древнерусских памятниках, прояснялся и изучался язык «Слова», объяснялась его идейная сторона, выяснялись те или иные исторические обстоятельства, упомянутые в «Слове», выявлялись связи «Слова» с фольклором, создавались правильные представления о культуре Древней Руси.
