Не случайно святой именуется «воином Христовым», он «подвижник», главное в нем – его подвиги. Святой, как и воин, совершает подвиги, это и есть основное. Вот почему Епифаний Премудрый называет Стефана Пермского «мужественным храбром»
[258], т. е. богатырем.
Отсюда то пристальное внимание, которое уделяют агиографы действиям, поступкам. При этом важно выявить значение действия, подчеркнуть его величие, то впечатление, которое они произвели в народе, а не описать его конкретно. Все детали опускаются как несущественные, а само действие оказывается преувеличенным, преувеличен и психологический эффект его. Детали сохраняются только те, которые способствуют этому эффекту. Отсюда обычные в литературе этого времени нагромождения всяческих ужасов, шумные тирады действующих лиц, различного рода гиперболы. Говоря о том, как жители Перми, «яко зверие дивии», устремились на Стефана, Епифаний перечисляет их оружие, топоры и дреколие, отмечает, что топоры были «остры» и что этими острыми топорами толпа, обступив Стефана «отвсюду», хотела «ссещи его, кличюще вкупе и нелепаа глаголюще, и бесчинныя гласы испущающе на нь, и окруживше его сташа окрест его, и секырами своими възмахахуся на нь: и бяху видети его промежу ими, яко овца посреде волк»
[259].
Все строится на контрастах: яростная толпа противопоставляется кроткому Стефану, и чем яростнее толпа, тем более кротким кажется Стефан. Эффект действий увеличивается оттого, что они совершаются перед народом, при зрителях. Волхв в «Житии Стефана Пермского» отказывается войти в костер, испугавшись «шума огненаго», перед всеми своими сородичами: «…народу же предстоящу, человеком собраным, людем зрящим в очию леповидцем»
[260]. В «Житии Сергия Радонежского» младенец Сергий вопит в утробе своей матери в церкви во время литургии при многочисленном народе. Его голос слышен по всей церкви. В разыгравшемся затем диалоге между матерью Сергия и молившимися в церкви женщинами обе стороны ведут себя с преувеличенной чувствительностью. Мать «мало не паде на землю от многа страха, и трепетом великим»
[261] была одержима, жены же воздыхают, бьют себя в перси, плачут. Присутствующие мужчины стоят «безмолвиемь ужасни»
[262].
* * *
Экспрессивность действий подчеркивается длинными речами, которые произносят действующие лица. Эти речи должны изобразить отношение людей к событиям и, главное, их душевное состояние в связи с этими событиями. Они при этом отнюдь не индивидуальны, лишены характерности, изображают чувства абстрактно, с точки зрения автора, а не произносящего их лица. Вот как, например, говорит о своем нежелании войти в пламень вместе со Стефаном пермский волхв: «…немощно ми ити, не дерзаю прикоснутися огню, щажуся и блюду приближитися множеству пламени горящу, и яко сено сый сухое, не смею воврещися, да не яко воск тает от лица огню, растаю, да не ополею яко воск и трава сухаа, и внезаапу сгорю огнем и умру, и к тому не буду, и кая будеть полза в крови моей, егда сниду во истление, волшество мое переиме[т] ин, и будет двор мой пуст, и в погосте моем не будет живущаго». Эту речь волхв произносит трижды, «пометая себе, биаше челом, и припадаа к ногама» Стефана, «обавляше вину сущу свою, и немощь свою излагаа, суетство же и прелесть свою обличаа»
[263].
Прямая речь служит здесь для выражения душевного состояния действующего лица. Она насыщена в произведениях этого времени цитатами из псалмов, в ней произносятся слова молитв, но в ней нет «речевой характеристики» действующего лица. По стилю речь действующего лица не отличается от речи автора, она также абстрактна, книжна, учена, пользуется теми же приемами. Длиннейшие речи могут вкладываться в уста толпы, язычники могут употреблять фразеологию псалмов, эмоционально-хаотическая риторика находит здесь такое же применение, как и во всем произведении в целом.
2
Новое в изображении человека может быть отмечено не только в житиях святых. Жанр житий только наиболее характерен для этого времени. Черты нового стиля могут быть отмечены в «Задонщине», живописующей события Куликовской битвы «буйными словесы». Сравнительно со «Словом о полку Игореве» «Задонщина» гораздо более абстрагирует и «психологизирует» действие, многие из речей, произносимые действующими лицами, носят условный характер; это не реально произнесенные речи, как в «Слове о полку Игореве». Усилена экспрессивность изложения. Такой экспрессивный характер носит сцена бегства татар, которые бегут, «скрегчюще зубы своими, дерущи лица своя», и произносят длинные, явно вымышленные речи.
Особое значение в развитии представлений о человеке имеет «Русский Хронограф» – памятник середины XV в., очень близкий по стилю (хотя и не тождественный) русским панегирическим житиям Епифания Премудрого, но имеющий и свои особенности в связи со своим полупереводным характером. «Русский Хронограф», как это блестяще доказано А. А. Шахматовым, восходит к «Хронографу», составленному в России в 1442 г.
[264] Пахомием Сербом (Логофетом).
Составитель «Хронографа» широко воспользовался всеми доступными ему в России материалами по всемирной истории. В качестве источников для своей компиляции составитель использовал вторую русскую редакцию «Еллинского летописца»
[265], существование которого уже для XIV в. было доказано А. А. Шахматовым
[266]. Кроме этого, составитель пользовался сербским сборником житий, в который входили «Паралипомен» Зонары, «Житие Стефана Лазаревича», сербская «Александрия», «Житие Стефана Дечанского» и «Житие Илариона Меглинского». А. А. Шахматов видит источник этой части «Хронографа» в протографе рукописи б. Московской духовной академии, № 230. Из другого источника составитель «Хронографа» воспользовался «Житием Саввы»
[267] и «Хроникой Манассии» (А. А. Шахматов видит последний источник в протографе списка Новгородской Софийской библиотеки, № 1497).
