– Мне бы… воды.
– Холодной? Комнатной?
– Обычной, комнатной.
– Хорошо.
Застучали по кнопкам калькулятора пальцы с аккуратно остриженными ногтями; бурлил проспект – останавливались и уезжали от остановки автобусы; взирали серыми от грязи боками стоящие перед светофором машины. Привычно не смотрели друг на друга люди.
– С вас двести пятьдесят три рубля, пожалуйста.
Эмия поежилась от дополнительного холода – на этот раз изнутри.
– Мне… просто так. Пожалуйста.
– Что?
Чтобы расслышать ее слова, парень даже нагнулся – теперь его лицо почти лежало на столешнице.
– Мне… просто так. Без денег. Если можно.
Щека оторвалась от столешницы – продавец разогнулся и несколько секунд смотрел на нее с удивлением, будто все еще ожидая, что Эмия вот-вот достанет из сумки кошелек и признается, что пошутила. Но она лишь нервно сглотнула.
– Простите, но без денег еду не продаем.
С постера слева на нее смотрели сразу пять жирных бутербродов – новинки.
– Никакую? Может, такой бутерброд?
– Никакую.
За ней в очередь пристроился молодой парень, нервно взглянул на часы. И его нервозность передалась продавцу.
– Вы будете платить?
– Но мне нечем…
– Тогда, пожалуйста, отойдите.
– Пожалуйста, дайте мне хоть что-нибудь.
– Еда для бездомных есть только в приютах. Следующий!
И рот продавца захлопнулся, как дверца дворцового сейфа. Пелена безразличия на глазах и выражение лица, будто ее больше не существует.
Парень позади заказал бургер с холопеньо и мясными крекерами.
Бердинск жил привычной жизнью. Стыл, продуваемый ледяным мартовским ветром проспект Мира; раскачивались из стороны в сторону голые лапы лип. Поток машин, электрические провода над дорогой, абрис высокого крана над крышей старой библиотеки.
Эмия напряженно думала о том, что можно, конечно, убить тело и вернуться наверх максимально быстро, но вот беда – убивать тело ей не хотелось. Новое, человеческое – оно уже ощущалось ей родным, привычным, сложным и почему-то нежно любимым. К тому же, зачем торопиться в Астрей, когда ее время на Земле еще не вышло? Нужно просто научиться существовать в социуме, о котором она, разнеженная налаженным бытом небожителей, совершенно забыла.
Да, здесь сложнее и жестче, но ведь люди живут? Значит, и она сможет.
Мимо нее проплыли три одинаковых желтых пятиэтажных дома; затем начались дома пониже – с бордовыми и треугольными крышами. Прошел мимо, жуя жвачку и думая о чем-то своем, школьник с ранцем за спиной.
«Приют для бездомных» – это хорошее место? И, если да, то как его найти?
Приют был забыт, когда на пути ей встретился храм и сидящие вдоль стрельчатого забора старушки, в ладони которых прихожане щедро сыпали мелочь.
Недолго думая, Эмия тоже устроилась на парапет, вытянула перед собой ладонь.
На нее косились, тщательно скрывая неодобрение, – она как можно честнее и открытее улыбалась в ответ. Все ведь тут, мол, в одной лодке?
Молодых, как она, у забора больше не было – все только крестящиеся и шепчущие благодарные слова бабки, в руки которых иногда падали монетки разного достоинства.
– Храни тебя Бог, милок! Здоровья, богатства, благополучия…
– Спасиб тебе, мил человек!
– И в мою положи…
Эмию прихожане почему-то обходили, но она продолжала тянуть вперед руку.
Зыркал острыми шпилями в синее небо собор; распогодилось. Прогрелся на градус-два воздух, и как будто сделалось легче жить.
– Все мы там будем, – печально и смиренно глянула сначала на небо, затем на молодую соседку морщинистая бабулька справа. – Всех он нас примет, всех обогреет.
– Кто – Кронис? – искренне удивилась Эмия и тут же получила в ответ такой взгляд, будто она ведьма с поселившимся внутри дьяволом.
– Какой еще Кронис, типун тебе! – бабка теперь крестилась, глядя на Эмию. – Отец наш Единый – Всевышний.
«А кто там выше Крониса?» – думалось ей с изумлением.
– Там точно кто-то есть, но этого даже нам – Эфинам Астрея – не говорят. Знаете, утверждают, что мы сначала должны провести в праздности не одну тысячу лет…
Ей пришлось покинуть место у забора под неодобрительный шепоток и укоризненные взгляды.
На синей и матовой от ветра поверхности пруда сидели белые птицы. Иногда они подлетали к подросткам у дальнего изгиба, крошившим хлеб, закладывали сложные пируэты, дрались, улетали, держа в клюве крошки. Стыли вдоль невысокого ограждения, крупные и непонятно зачем привезенные сюда булыжники – на такой ни забраться, ни посидеть.
Больше, чем есть, Эмии хотелось пить.
Расслабленный и ленивый, тянул в утренний час, опираясь на столб, газировку немолодой мужичок в кепке. К нему Эмия и подошла.
– Доброе утро.
Веселый взгляд из-под густых бровей. Мужичок оказался невысоким, ниже Эмии.
– Доброе.
– Скажите, а где здесь можно попить?
– Попить? – он почти не удивился или же прикинулся таковым. – Вы имеете в виду воду?
– Да.
– Купить можно – вон киоск, видите?
– Но у меня нет денег.
Теперь на нее смотрели иначе. Внимательно присмотрелись к лицу, ощупали взглядом сузившихся глаз одежду – мол, наркоманка или нет? Вроде не попрошайка, приличная.
– Тогда у себя дома, если бесплатно.
– Но у меня нет дома.
Он мог бы задать ей тысячу вопросов – мол, как это, нет дома? Откуда ты, почему на улице? Почему без паспорта и без копейки денег? Мог послать ее куда подальше, мог дать бесплатный совет, как жить или попросить отправиться в другую сторону.
Вместо этого мужик протянул ей бутылку.
– На.
Эмия стиснула пальцами горлышко.
Незнакомец тут же оттолкнулся от столба, вжал голову в плечи и быстрым шагом отправился прочь – подальше от странных, будто незримо заразных проблемами незнакомок и их «сложных ситуаций».
В ее руках осталась наполовину наполненная пузырящимся напитком чужая бутылка.
Нагло и радостно, приветствуя новый день, кричали чайки.
На этикетке две спелые груши и надпись «Вода фруктовая». Дальше ГОСТ номер, срок изготовления, состав.
Эмия читала его автоматически: вода, сахар, концентрированный сок груш, – и думала о том, что оттуда, из Астрея, ей все казалось скучнее и проще – одним прибавить манны, у других отнять. Оттуда ей не было видно, что людская жизнь, состоящая из утр, дней и вечеров, меняющих друг друга по кругу, есть не что иное, как поле боя. Поле боя с самим собой, где каждое сражение – битва за возможность продолжать быть самим собой, человеком теплым, открытым, не ожесточившимся. И ей не было видно, насколько это тяжело. Тогда она поражалась количеству жестоких поступков, а сейчас вот этой самой пожилой женщине, крошившей булку голубям, она бы добавила десять единиц манны. Просто так. И вон тому старичку. И молодой девчонке, прижавшей к уху телефон… Лишь для того, чтобы они не утратили веру в чудо, в то, что в их жизнях способно происходить хорошее.
