Ничего, доработал.
Вместо ответа Дар похлопал его по плечу.
Это время года он любил меньше всего – всюду грязь, просевшие сугробы, лед с крыш. Вот чуть позже, через месяц, когда снег стает, а вода высохнет, когда проклюнется зелень…
Он уже не увидит.
Есть то, что есть: низкое небо над головой, морось в воздухе.
Трамвай звенел, как ведро с гайками, и довольно шустро гнал вперед. Раскачивался из стороны в сторону, будто пьяный, отмечал своим присутствием остановки, впускал и выпускал пассажиров.
Дар сел в него, потому что не хотел идти четыре остановки пешком. Этим вечером он решил-таки побаловать себя долгожданными пельменями – не простыми, но особенно вкусными, какими однажды накормил его Стас (почти тысяча за килограмм!). Баснословные деньги, но «Ласточка» не торговала обычными продуктами. Туда везли диковинки из Заречья, и потому ценники с продуктов взирали наглые, «зажравшиеся». Потому, наверное, те пельмени ему и запомнились.
За окном вечерний город; внутри тяжело, будто мешок с песком.
Зачем ушел с работы? Ведь теперь один, и никто не прогонит мыслей – ни друзья, ни идиот-директор, ни случайно встреченные на жизненном пути «однодневные» клиенты. Порой требовательные.
Работа отвлекала – вот почему он хотел доработать в мастерской до конца. Чтобы не думать, не быть ответственным за то, что потонул в страхах, не нырнуть в депрессию раньше времени.
Кажется, уже нырнул. В обед вспомнил Эмию, проникся непривычным бунтарским духом, восстал против оков.
Восстал…
Кто теперь отдерет его жопу от дивана? Кто заставит сесть в автобус и смотреть на мир, который скоро от него отвернется? Это вдвоем хорошо, а одному больно.
Не купить бы в «Ласточке» ящик пива, только бы не поддаться унынию.
Сам того не замечая, Дарин принялся разматывать бинт с руки. Снял порядком замаравшуюся марлю, затем фольгу, под которой потела кожа, со смесью привычного равнодушия и раздражения уставился на ладонь, по которой, как ни в чем не бывало, перемещались точки. Как глубинные фонарики – прямо в мясе…
Очнулся, что кто-то может увидеть, спустя пару секунд, судорожно обернулся. На его руку, совершенно искренне распахнув от удивления рот, смотрел мальчуган лет десяти с ранцем за спиной.
Дар не удержался, хмыкнул:
– Классно?
Пацан с благоговением кивнул.
– Ага! Дядь, научи меня, что б такие же?
* * *
Если бы не дикие цены, которые отпугивали из «Ласточки» обыкновенных покупателей, если бы не пустые залы, если бы несвоевременное стечение обстоятельств в виде его жесткого решения ни за что не баловать себя иностранным пивом (знал, потом купит еще и еще), он ни за что бы не подошел к кассе именно в эту минуту и не услышал бы голос, заставивший его вздрогнуть.
– Вы меня не понимаете, не слышите? Почему Вы слушаете, но не слышите? – она говорила негромко и разочарованно. – Ведь люди сильны именно человечностью и гуманностью, а вовсе не грубостью и глухотой. Почему Вы не позволяете мне увидеть человека, который владеет всеми этими продуктами?
Эмия стояла по ту сторону касс. Он отлично ее видел, потому что «Ласточка» по обыкновению пустовала – голые транспортерные ленты, скучающие кассиры в количестве четырех человек. Все тетки, разожранные, как рыбы на тонне червяков.
– Простите, но директор уже ушел. И пускать к нему не положено.
– А к кому положено? У кого я могу попросить вот эту самую булочку?
– За эту булочку Вы можете просто заплатить. И тогда не придется просить.
– Но я хочу попросить, потому что платить мне нечем.
«Этой самой булочкой», завернутой в прозрачный целлофан, Эмия потрясла перед лицами двух хмурых охранников и старшего менеджера, которая с настороженным видом тыкала в кнопки сотового – видимо, вызывала «подмогу».
Дар не успел даже подумать, когда, оставив пельмени на ленте, вдруг понесся к охранникам. В три прыжка преодолел разделявшее их расстояние, с маху схватил Эмию за плечи и затараторил так гладко, будто с самого утра репетировал речь:
– Постойте, не зовите никого! Это моя… жена. Она не в себе, понимаете? Недавно стресс, большая потеря, иногда ведет себя странно. Давайте я заплачу за все, что она взяла, хорошо? Булочка? Что еще? Что еще ты брала?
Плечи под его рукой напряглись; Дарин, будто в замедленном воспроизведении пленки наблюдал, как разглаживаются лица на лбах охранников, как мелькает презрение и раздражение в глазах менеджера. Но рука, держащая телефон, опускается, убирает сотовый в карман – они поверили.
– Я больше…
– Т-с-с-с, дорогая, сейчас пойдем домой. Я за все заплачу.
– … ничего не брала.
– Хорошо. Я еще куплю пельменей. Вы нас извините, ладно? – это он парням с бирками на груди и дубинками за поясом. – Простите, большой стресс, не в себе. Забыла кошелек…
На него смотрели с сочувствием и облегчением – проблема рассасывалась сама собой.
– Ты снова забыла взять деньги, моя хорошая?
– Я…
– Пойдем, отойдем в сторонку, пойдем.
– Подожди меня здесь, хорошо?
Это он говорил ей уже на улице. Вечерело; моросил дождь.
– Зачем?
– Я сейчас заплачу за булку (оставил ее на ленте рядом с пельменями) и вернусь. Пять минут, хорошо?
Ему очень нужно было, чтобы она дождалась. Он и сам не знал, с чего испытал это странное чувство, когда увидел ее вновь, но ведь испытал! Удивление, радость, непривычную легкость, потому что вдруг окончательно убедился: Эмия не аферистка. Нельзя так играть! Жизнь научила его разбираться в людях, и выражение на лице Эмии, ее интонации… Боже, она либо действительно Эфина, либо полностью сумасшедшая, но он в любом случае больше не один. Пусть они дурные оба, но, может быть, если он попросит, она останется. Ведь она хотела, чтобы он показал ей этот мир? Он покажет.
– Я вернусь и дам тебе твою булку. И еще накормлю пельменями – ты когда-нибудь пробовала пельмени? Хочешь попробовать?
Он трещал, как пацан, случайно встретивший на улице свою первую любовь.
– Мне… булочку, спасибо. И я пойду – вечереет, еще ночлег искать.
– Хорошо, – она, конечно же, никуда не пойдет. – Только жди, ладно? Обещаешь, что дождешься? Скажи: «Даю тебе честное, Божественное».
Кажется, он нес чушь.
Настороженные серые глаза, забрызганное с одного бока бежевое пальто, холодные пальцы.
– Зачем так официально?
– Значит, дождешься?
– Дождусь.
И он, до крайности возбужденный, понесся обратно в «Ласточку».
