* * *
Их диалог в темной прихожей звучал странно:
– У тела голова болит.
Он не успел даже разуться.
– У какого тела?
– У этого.
Эмия указывала пальцем на собственный лоб.
– Ах, у этого… – Дар вышел из ступора спустя несколько секунд. – Это потому, что ты сегодня ничего не ела.
– И вчера тоже.
– Тем более. И, наверное, почти ничего не пила?
– Почти.
– Раздевайся, проходи. Я сейчас найду таблетку.
– Станет легче?
– Станет. Особенно после пельменей.
Он чекрыжил луковицы прямо в шкуре и пополам. Бросал в эмалированную кастрюлю ингредиенты, словно варил зелье: соль, лавровый лист, лук, перец горошком, петрушку, укроп, – суетился, приговаривал:
– Это я сам научился – так вкуснее. Если просто вода, то и пельмени обычные, а если с таким бульоном, да к нему еще свежий лучок, сметану, сальце… Сальца, правда, нет, ты извини, я старался побыстрее из магазина. Хотя, в «Ласточке» сальце бы нашлось отменное, там толк в продуктах знают…
Проглотившая таблетку Эмия чувствовала себя все еще напряженной, но более расслабленной, нежели час назад. Она дома – не у себя, но под крышей. Ночевать на улице не придется, ее накормят, напоят, обогреют – клубок из спутавшихся нервов медленно разматывался; отпускало беспокойство.
Отпускало оно, видимо, и слишком сильно нервничавшего до того Дара – его речь становилась менее быстрой, движения более размеренными, выверенными.
Сегодня они как будто оба прошли каждый свой собственный персональный ад. Ее хлестали непониманием, равнодушием, агрессией, страхом, недоверием; его – непонятно чем, но Эмия до сих пор ощущала в Дарине такое волнение, какого он однозначно не испытывал утром.
Интересно, что поменялось? И почему утром он указал на выход, а вечером пригласил ее обратно «на вход»?
Чем бы это ни являлось, она радовалась.
Дрожала на старой плите кастрюля с ягодками на боку и погнутой крышкой – в ней закипала вода; плавал покрытый изнутри пузырьками пакетик в прозрачном заварочнике.
– Сейчас, немножко осталось…
– Дар?
– М-м-м?
Он стоял к ней спиной, смотрел на кастрюлю. Одетый в белую футболку, гетры – напряженный и хрупкий одновременно, с привычной и давно приклеившейся аурой – «все в порядке. Все всегда в порядке».
– Дар?
Обернулся мельком, улыбнулся виновато, будто опасался услышать вопрос: «Почему ты позвал меня обратно?»
Но Эмия спросила не это.
– Что-то случилось?
– Ничего.
Ответил быстро, давно забыл про то, как открывать душу незнакомым людям. Да и знал ли.
– Что-то случилось, – Эмия уверенно качнула головой, – я чувствую.
От плиты вздохнули.
– Просто… я уволился с работы. Но сколько-то денег есть, волноваться не о чем.
– Пожалуйста, посмотри на меня.
Ему внутри, наверное, хотелось сбежать, но ведь мужчина и, значит, должен быть сильным – Дарин посмотрел. Взгляд делано-беззаботный, а на деле наглухо заколоченный.
– Садись.
Он сел потому, что не успел задуматься, зачем, и его руку тут же накрыла женская ладонь.
– Все будет хорошо, слышишь? Я обещаю.
Он отдернул пальцы так быстро, будто его обожгло, а в глазах удивление и боль, словно Эмия только что ткнула его в раздетое сердце раскаленным железом. Вернулся к плите, нервно втянул воздух, сделал вид, что только что ничего не случилось.
Через пару секунд насупился, глухо изрек.
– Извини. Я не привык… к незнакомкам.
– Все хорошо, – произнесла Эмия так тихо, что навряд ли ее услышали.
А после прозвучало браво, почти весело.
– Вот и пельмени подошли. Славно!
Пельмени – сумочки для мяса из теста – вкусно. Но бульон нравился ей особенно сильно – в нем чувствовалась душа и страсть повара. Эмия хлебала его ложками, когда кончился, попросила еще – долго дула на поверхность, создавая волны.
– Вкусно? У вас такого нет?
Где «у вас» – там, откуда она родом? На Небе? Дар, наверное, и сам не был уверен, во что именно теперь верит, – ему хотелось психологического покоя, и лишних проясняющих вопросов он задавать не стал.
– Нету.
– Тебе, правда, нравится?
Ей нравилось. Странная еда – простая, незамысловатая, но душевная. Как все на Земле. Здесь нужно было уметь довольствоваться малым, и Эмия довольствовалась: теплом кухни, вкусным запахом от тарелки, стуком ложек о фарфор, волнением от близкого присутствия мужчины, который по привычке притворялся спокойным.
– Тебя беспокоит что-то?
– Меня? – он отложил ложку, вздохнул, посмотрел на нее с просьбой не врать. – Зачем ты здесь, а? Скажи еще раз, только честно. С какой целью?
За окном стемнело; поднялся ветер, качались деревья.
– Я здесь… – правда – это важно. Если отвыкнешь говорить правду, станешь другим человеком, прирастешь к маскам и едва ли когда-нибудь вернешься к себе настоящему. – Я здесь, потому что хотела бы понять, почувствовать, как это – быть любимой человеческим мужчиной. Тобой.
Она смотрела ему в глаза. Очередной шаг ва-банк – стартовая площадка, откуда или в небо, или в пропасть.
– Я понимаю, что за столь короткий промежуток времени ты можешь меня не полюбить. Я не дура.
Цвет его глаз она разглядела только теперь – не серые, не зеленые, не коричневые, но странным образом все вместе. Глаза человека вечно одинокого, привыкшего справляться с проблемами и болью самостоятельно. А теперь она просила его в какой-то мере объединиться с ней, стать связанными.
– Таковым… было мое первоначальное желание. Но… если не выйдет, просто покажи мне этот мир – то его хорошее, что можешь. Просто побудем вместе… до конца. Как получится.
Дарин смотрел на нее иначе, не как вчера – без попытки замаскировать недоверие, мол, ты сумасшедшая. То ли наплевал на ее безумие, то ли «фонарики» на ладони, наконец, убедили его в существовании феноменов, – ответ прозвучал просто и по существу.
– Чтобы что-то тебе показать, нужно путешествовать. А с этим могут проблемы, потому что я совсем не богат.
Он вернулся к пельменям.
«Совсем не богат. Беден, разве не видишь?»
Она видела. Да, не богат финансово, но богат душой.
– И пусть. Мы можем ходить туда, куда дойдут ноги. Деньги – это ведь не все.
Прежде чем вернуться к своей тарелке, Эмия какое-то время разглядывала татуировку, покрывающую всю его правую руку от запястья до плеча и выше: солнце, взлетающая над ним птица, виноградники…
