Он больше не ущербный. Он тот, кто в отличие от многих «не чентов», побывал внутри своей мечты – вдохнул ее, впитал взглядом, потрогал. Он есть сейчас, он счастлив.
В отель он возвращался под высыпающие на небе звезды.
* * *
Она сидела на кровати, одетая в ночнушку, – белый призрак посреди темной комнаты – не то ждала его, не то просто не успела лечь в постель после того, как разобрала вещи.
И ни словом, ни взглядом не упрекнула, как он вошел, – мол, где шатался? Почему исчез, не сказав ни слова?
Ни одна женщина так не смогла бы – Эмия могла.
И ему больше не важно – богиня или человек, – он вдруг впервые в жизни понял, насколько сильно благодарен ей за этот самый миг, ради которого стоило жить и даже страдать.
Снял ботинки, прошел к кровати, опустился на плетеный коврик, сделал то, чего раньше никогда бы себе не позволил, – положил голову на чужие колени, безмолвно попросил: «Погладь».
Эмия почувствовала его расслабленный и просительный выдох, коснулась пальцами жестких непослушных волос, провела по шее, затылку.
Она гладила его, как мать, которой он никогда не знал, и, как жена, которой у него никогда не было. Как самый близкий человек, который не нуждается в словах, чтобы понять, – гладила и ни о чем не спрашивала. И Дарин, имевший деда и друзей лишь в воображении, вдруг ощутил, что у него на самом деле есть семья.
(Ludovico Einaudi – Burning)
Наверное, это все ароматный воздух чужого и далекого края, вдохнув который Дар вдруг размяк.
– Послушай, – спросил он, лежа по привычке на полу у двуспальной кровати, на которую не посмел забраться – оставил весь плацдарм в распоряжении Эмии. – А тебе обязательно…?
И не завершил вопрос. Наслаждался накатывающими на него волнами странного умиротворения и беспокойства, чувствовал себя мальчишкой, попавшим в книгу приключений. Вдруг ощутил, что жизнь – вот такая новая, какой она бывает, – ведь она может и не закончиться. Что он, если повезет, увидит в зеркале собственные седеющие виски и бороду, увидит, как прорезывают щеки морщины. Но если повезет еще больше, он действительно обзаведется семьей – ему так сильно и бесконечно понравилось, когда гладят по волосам, когда «не один».
– Обязательно что? – переспросили с кровати.
– Обязательно… уходить?
– Я еще не ухожу.
– Но через тридцать дней…
Он побежал впереди паровоза – задумался о запрещенном. Она, Эмия, ему ничего не обещала – ни собственную любовь, ни детей, ни счастливое «жили долго и счастливо». Долго, да, обещала… И потому он вновь смотрел на ладонь, где плавали под кожей светящиеся точки, – здесь в Лаво они особенно сильно помогали верить в то, что магия возможна.
– Да… Наверное.
– Не уходи.
Сам поразился тому, насколько хрипло прозвучал голос. И тому, что вообще произнес эти слова, – завтра, наверное, будет жалеть, стушуется.
– Время покажет, – прошептала Эмия. – Давай… попробуем наслаждаться тем, что у нас есть сейчас.
– Давай.
Казенные простыни пахли порошком и чуть-чуть лавандой; деревянные стены источали аромат, который казался Дару куда более домашним, нежели запах штукатурки и старого ковра. Если бы он жил вечно – нет, просто долго… – он бы нашел способ перебраться сюда. Даже если в Лаво почти не пускают туристов, даже…. Несмотря на любое «даже».
Лишь бы Эмия не ушла.
Он пугался своих мыслей и своего нового настроения.
Шумел за окном виноград, и в теплом ласковом воображении жили бабушка и дед, жили придуманные друзья и родители, которых он не видит, но которые есть.
– Спасибо, Эм.
Ее «пожалуйста» плыло в воздухе ночной комнаты потоками ощутимой ласки, молчанием, в котором ему чудилось то же настроение, что и у него самого, их обоюдным желанием того, чтобы невозможное вдруг стало возможным.
* * *
Ей давило горло, теснило чувствами грудь. Она практически получила то, за чем пришла на Землю, – ощущение единения с кем-то. Когда на свете появляется кто-то, с кем ты готов идти далеко и до самого конца, с кем лучше, чем одному, кого ты готов ждать, поддерживать, прощать. Любить.
Пусть коротко и на чуть-чуть, но этим вечером они связались воедино невидимым чувством настоящего родства – «ты есть у меня, а я у тебя». Они были нужны друг другу – так сладко, трепетно и почему-то грустно.
Ночной Лаво пах фиалками, травой и тихим счастьем.
«Не уходи».
А можно ли?
Вернуться домой и заявить: «Пустите меня обратно!». Можно ли стать человеком «насовсем», чтобы прожить еще одну полноценную жизнь? Дадут ли? Как много она знает о Верховных Богах и их правилах?
Почти ничего. Случаев и прецедентов на ее памяти не было.
«Останься…»
Она бы осталась.
Поразительно красивые на земле созвездия, и до боли в груди ждет печаль от того, что невозможно ни растянуть, ни остановить момент.
Дар спал. На лице его застыло чуть хмурое, но одухотворенное выражение лица. «Как у рыцаря, готового на подвиг», – подумала Эмия.
Двигались, будто горел ночник, под простыней, где лежала рука, золотые огоньки.
Глава 7
(Brand X Music – ReGenesis)
Это было первым его летом.
Нет, раньше были и другие, когда он с неприязнью слушал прогноз синоптиков, сообщающих опять о «плюс тридцати», и вздыхал, что никогда не накопит на кондиционер. Он помнил те «лета» вскользь, да и то, больше потому, что подолгу искал, куда с прошлой зимы спрятал заношенные шорты.
И он никогда в жизни не отдыхал. С рождения.
Все мечтал, что когда-нибудь отдохнет, но постоянно либо работал, либо искал работу.
«Я вообще жил?»
В Лаво март, не тепло – жарко, все цветет и благоухает. Здешним – весна, ему – лето.
Мелькали впереди по ступенькам обнаженные икры Эмии, летал над ними подол веселого светло-желтого сарафана в цветочек. Белые теннисные туфли; легкий персиковый рюкзачок, волосы в хвосте.
И постоянно щелкал затвор пленочного фотоаппарата, который они непонятно зачем приобрели в местной лавке, – он говорил Эмии: «Не надо», – но она не слышала.
– Послушай, мы никогда не проявим пленку.
– Ты этого не знаешь.
И продолжала его снимать – подлавливать в самых неудачных, как казалось Дару, позах. То вытирающего со лба пот, глядящего на горизонт, то собирающегося чихнуть.
– У меня нет ни одной рамки для фотографий. И навряд ли появятся внуки – кому показывать снимки?
