– Прости меня, пожалуйста, – шум волн; ее высыхающий купальник. Гусиная кожа от холода на плечах; белые разводы высохшей соли на щеке. – Я совсем-совсем не хотела тебя обидеть. Правда.
Он почти оттаял. По крайней мере, позволил себе снова смотреть в ее глаза – теплые, честные и все равно чуть хитрые. Вот же лиса! Ну, тогда он вытянет для себя извинения по полной программе…
– А еще говорят что-нибудь хорошее.
– Хорошее? – Эмия думала всего секунду, затем улыбнулась. – Знаешь, ты – самая лучшая компания, которую я когда-либо могла для себя желать, находясь здесь. Я так рада, что ты со мной.
Теперь Дар хмурился только снаружи – мальчишка внутри уже улыбался.
– И еще…
Он и сам не придумал, что собирался пожелать еще, но тут Эмия сама протянула руку и погладила его по щеке.
– А так у вас извиняются?
Она касалась его кожи тыльной стороной пальцев с такой нежностью, будто трогала античную статую. Или кого-то очень и очень родного.
– И так?
Провела ладонью по его волосам. Наклонилась, вдруг ткнулась теплыми губами ему в щеку, и Дар подскочил на месте.
– Все, все, достаточно, я принял извинения… извинил…
Он быстрым шагом зашагал прочь лишь для того, чтобы она не увидела, как морские коньки на его трусах пришли в движение.
– Эй! – семенили следом и радостно кричали. – А мне понравилось мириться! Может, давай еще?
(Abel Korzeniowski – A Thousand Times Good Night)
У Дарина оказался на удивление крепкий, будто стальной, пресс, и во время катания на скутере у Эмии появилось оправдание обнимать чужую талию крепко-крепко.
Вокруг никого – узенькая колея, а по краям буйство природы – натуральные сады из цветов и дикой травы.
Не громко тарахтел мотор; позади, похожий на стог сена, покачивался прикрученный к багажнику матрас.
Восьмой час вечера.
Нет, они все планировали не так – искупались, думали, вернутся в деревню, отыщут автобусную остановку, а до нее пиццерию…
Пиццерию они отыскали. А вместе с ней седого и улыбчивого хозяина – мсье Жордена, который, прослышав про то, что они из виноградников Эрла, поспешил найти пухлую и предприимчивую мадам Жорден. А та моментально создала из ничего и прямо на месте замечательный план: сейчас гости примут душ, смоют с себя соль, пообедают, выведут из гаража скутер и…
Дарин от скутера отказывался, как мог: мычал, качал головой, твердил Эмии, что не имеет прав и опыта, что, нет, это вовсе не мотоцикл, и о такой поездке он никогда не мечтал.
Но ведь мечтал – она по лицу видела: мечтал!
И еще мсье Жорден сообщил, что автобусов в деревне нет. И что на скутере совсем не сложно – опыт не нужен, – и что к ужину они вернутся в отель. И вообще, обед бесплатный, окажут старикам помощь, порадуют соседа. Разве можно отказать?
Скутер им достался нежно-желтый, с красной полосой поперек передней фары, почти игрушечный. Но маленькие колеса честно глотали километры, а Эмия, положив голову на теплую мужскую спину, прокручивала в мыслях сегодняшний день, все ценные его моменты: лицо Дара, вышедшего из душа, то, как забавно топорщились в сторону его сырые волосы, вопрос: «А что значит Soyez le bienvenu?» – текст, который он прочитал в коридоре.
Дарин рулил уже не первый час – без карты они давно потерялись, заблудились, следуя по вихляющим между виноградными полями дорожкам, но оба, кажется, нисколько не волновались на этот счет. Лишь изредка переговаривались:
– Как думаешь, за этим холмом?
– Может быть.
– А если нет?
– Все равно где-нибудь найдем указатель. Или человека. И спросим.
И они ехали дальше.
То был самый красивый закат, который Эмия видела в жизни: далекая даль, присыпанная бледно-розовой солнечной пудрой, и все монотонно персиковое – кусты, деревья, небо. Постепенно сгущались сумерки; пахли выпавшей росой некошеные травы.
– Холодает. Нам бы где-то заночевать. Путешественники, блин…
Дар наслаждался тоже – она чувствовала. Движением, тем, что держал в руках руль, что, возможно, впервые в жизни стал капитаном корабля и теперь отвечал за маршрут и пассажиров.
– Не замерзла?
– Нет.
Она грелась об него – о его спину, бедра, плечи. О его сердце.
Еще полчаса, сорок минут.
Скатилось за горизонт солнце, оставив после себя золотой шлейф на небе. Откуда-то на дороге то здесь, то там замелькали лужи – наверное, прошел короткий, но мощный ливень. Лужи пришлось осторожно обруливать.
– Надо что-то найти, – волновался Дар, – мы не можем спать в поле.
– Наверное, можем.
– Нас сожрут.
– Мыши?
– Мошки. Или местные комары, если они тут есть.
– Вот и проверим.
Проверять им пришлось не в поле – очередная дорожка вывела к чужому заброшенному сараю.
(Abel Korzeniowski – Come, Gentle Night)
Верно, когда-то на первом этаже в стойлах запирался скот; а в углу куры. Но теперь ни коз, ни коров, ни пернатых. Только рассохшиеся доски, сено, ведущая наверх скрипучая лестница.
На втором этаже и устроились, отмотали со скутера поклажу, обрадовались, обнаружив не только матрас, но и одеяло с подушкой (правда, одной на двоих); бросили чужие спальные принадлежности поверх травяного матраса, упали сверху, усталые, довольные.
Но Дар почти сразу поднялся – ушел к высокому от потолка до пола окошку, уселся, подогнув колени, закурил. И поплыл туда, где по полям уже стелился плотный туман, сигаретный дым.
Стемнело.
Из окна казалось, что весь мир такой, каким он виден отсюда, – поле до самого горизонта. Вся планета – одно большое поле. Днем над ним восходит солнце, ночью блещут звезды; иногда его поливают дожди и укрывают снега. Шалит, качая травы, над ним ветер, кружат пчелы и клокастые облака; вспыхивают и гаснут столетия.
Один амбар, два человека – стык времен и эпох.
Дар один сидел долго. Скурил одну сигарету, выждал сколько-то в молчании, достал из пачки другую.
(B-Tribe – Pachamama)
– Ты не хочешь идти спать, потому что я там? – Эмия осторожно коснулась мужской коленки. Сама же смутилась, пожала плечами: – Я не буду приставать…
– Дело… не в этом.
– А в чем тогда? Не спится? – помолчала. Добавила: – И комаров нет.
– Повезло.
Что-то его напрягало, мучило – она видела. Вокруг идеальная тихая ночь, спокойствие, какого не встретишь в городе, изумительная, если не считать еле слышного стрекота в траве, тишь.
