Почему-то слипались глаза; от тупых вопросов впадало в анабиоз сознание. И в этом состоянии ему виделись не унылая комната, лежащие на столе сцепленные руки и пальцы с мохнатыми фалангами, но та самая крепость, куда они так долго взбирались. Тогда Эмия поясняла ему что-то сложное про момент «сейчас» – долго говорила, серьезно, с деталями. Но вместо этого он помнил блестящую на солнце поверхность воды, улыбку, голос, развевающиеся волосы. Почему он не поцеловал ее тогда? Испугался.
– Что Вы будете делать, если Вам снова приснится нечто подобное?
– Ничего.
– Ничего?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Перевернусь на другой бок и буду дальше спать.
– Может, позвоните нам? Расскажете?
– Хотите, чтобы я на Вас работал?
Темные глаза-буравчики приклеились к нему прочнее клещей.
– Вы позвоните?
– Нет.
– Почему?
– Потому что жить мне осталось три недели.
* * *
Снег по улицам летел колкий, будто металлический.
В будке «Цветы» влажно пахло сырой листвой.
– Кому выбираете в подарок? Жене, маме? Просто любимой женщине?
– Просто, – отозвался Дарин. – Богине.
Продавщица – молодая, почти еще девчонка – с накрашенными темной помадой пухлыми губами зыркнула на него с затаенной завистью. Будто пыталась приладить себя на роль этой самой «богини» и понять, нравится ли ей? Достаточно ли Дар хорош?
Наверное, она сочла, что достаточно, потому что улыбнулась вдруг кокетливо, обнажив ровные, но крупные, как у лошади, зубы:
– Ну, поначалу мы все «Богини». А потом…
На нее посмотрели пустым взглядом. Не на нее даже, на ее татуированные брови – отчетливые, как у клоуна.
Это ее «потом» зависло в воздухе – диалог не сложился. Парень в дутой куртке отвернулся, стал угрюмо перебирать цветы: розы, каллы, лилии, – и крупным шрифтом на его лице пропечаталось «не то».
– Что-то эксклюзивное хотите? – обиженная продавщица, решившая уже не помогать, все же поддалась любопытству – «может, готов много заплатить?»
– Не эксклюзивное. Просто живое.
– Живое? В смысле, в горшочке?
– Да, с корнями. Которое еще растет.
Заворачивая ему мелкую, но уже цветущую двумя белыми цветами бегонию, продавщица разочарованно поджимала губы.
(Secret Garden – Searching For The Past)
Они должны уехать. Обязаны. Все потому, что он не хочет провести свои последние дни вот так – без возможности выйти на улицу и спокойно погулять, не щурясь, не кутаясь в шарфы и шапки.
Мысль о том, что дома его ждет Эмия, грела Дара, как новое солнце в давным-давно пустой и заброшенной галактике. Женщина, не знающая обид, женщина без упреков. Ни разу не проснувшаяся в дурном настроении, не сказавшая: «Ты ведешь себя так, будто не любишь».
А он любил. Как жену. И, если бы был выбор, он уже стоял бы перед Эмией на коленях, просил ее себе в постоянные спутницы жизни – просил, как взрослый, готовый к обязательствам, готовый постоянно меняться к лучшему мужчина.
Будь моей… Будь…
Для них обязательно звучал бы орган. Как тот, который они однажды слышали в деревушке, в Лаво – гулкий, зычный и спокойный, будто кит, на чьей спине мир.
По газете, в которую ему завернули подарок, с шорохом съезжал снег; месили грязь колеса отъезжающих автобусов. Сбившиеся в кучу пассажиры под стеклянной крышей остановки напоминали ему укрывшихся от непогоды пернатых, обычно недружных, но тут вынужденных коротать минуты вместе.
– А мне местечко найдется? – подковыляла к «пернатым» бабушка. Люди нехотя зашевелились – местечко нашлось.
В тесноте, да не в обиде.
«А он ни разу не спросил, идет ли в Астрее снег…»
Дарин не стал дожидаться автобуса, продолжил шагать вдоль проспекта – ему не так далеко.
Из здания «КБ» его отпустили после того, как он подписал бумагу: «Обязуюсь сообщить, если…» – если снова увидит вещий сон. Точнее, не так: «Обязуюсь сообщить, если, увидев вещий сон, решусь предпринять какие-либо действия …»
Если увидит – не беда. Если предотвратит беду и не сообщит «товарищам», его посадят.
Только плевать он хотел на их угрозы, вездесущую власть, каменные лица и силуэт камеры-одиночки на горизонте.
Дар хотел домой, к Эмии. И чтобы цветок не замерз.
* * *
(Abel Korzeniowski – Queen Mab)
Она была уверена, что скользнула взглядом по этому слову, но скользнула рассеянно, без внимания – по названию населенного пункта.
Эмия лежала на диване с закрытыми глазами, и файл на экране компьютера виделся ей довольно отчетливо. Но лишь та его часть, на которой она сфокусировалась: возраст, имена, фамилии, национальность. Почему-то населенный пункт родителей Дара ее не особенно заинтересовал… Как жаль.
Она снова и снова вспоминала тот вечер в Астрее до последней минуты, до секунды – пыталась переиграть реальность так, будто «она посмотрела», а не пропустила, пыталась заставить память выудить из недр то, чего там, наверное, не было. Но невозможное возможно, главное – не увериться в том, что она – человек.
Глухо гудел из-за закрытого окна проспект; шуршал по металлическому подоконнику снег – иногда колотил по нему напористо, как дождь. Отвлекала боль в пальце – Эмия порезала его о край крышки банки с тушенкой, часть которой отковыряла столовым ножом.
Палец был замотан найденным в комоде платком; теперь она лежала на диване, морщилась и сосредотачивалась, как тот, кому очень-очень нужно решить сложную задачу, даже если в формуле не хватает «определенных» неопределенных.
«Населенный пункт: К…»
Размыто.
Заново.
«Мать: Войт Карина Романовна, отец: Войт Тадеуш Леслав Войт, населенный пункт: К…»
Нужное слово размазывалось, будто с него постоянно соскальзывал фокус; Эмия раздражалась. Но раз за разом снова ныряла в прошлое – к компьютерному столу, на который Павл поставил охлажденный нектариновый сок, а она сказала: «Унеси».
А если Дарин больше не вернется? Что, если его запрут? Эти мысли зудели, как злые пчелы; Эмия пугливо от них отмахивалась.
Заново.
«Мать: Войт Карина Романовна, отец… Населенный пункт: Ка…»
Нет, не Ка.
А что, если Дарин не вернется?
Эмии хотелось сжаться на кровати в комок и зажмуриться. Но нельзя – он ведь вернется. И вдруг она встретит его словами: «Знаешь, а я вспомнила!»
