– Только вы не смейтесь…
– А чего смеяться-то?
– А то, что я… картошку чищу плохо. И вообще на кухне… не очень умелая.
На нее смотрели внимательно, долго, но без укоризны – силились понять, шутит или нет?
– А кто готовит у вас?
– Дар…
Эмия покраснела, как школьница. Боялась слов: «Мать тебя не научила, что ли? А как мужа кормить собираешься? Ведь кухня – это женская территория».
Ей такого не сказали. Карина Романовна осторожно пожала плечами, протянула маленький нож:
– Ну, как умеешь…
Эмия выдохнула с облегчением.
Уже вовсю шумела на плите закипающая вода, когда завязался диалог:
– Сама-то откуда будешь?
– Из Атынинска.
«Только бы не запутаться во вранье».
– А друг твой? Жених…
– Из Бердинска.
И позади воцарилась тишина – прекратился стук ножа по разделочной доске, застыла в руке очищенная морковка.
– Он всегда там жил?
– Вроде бы.
«Словно чувствует что-то…»
Спустя мгновение снова дробно застучал нож. Порезали морковь, лук, перцы, принялись шинковать петрушку – Карина Романовна быстро, Эмия неловко и неумело. Теперь стояли бок о бок.
– Глаза у него такие… странные.
– У кого?
– У Дара.
Теперь Эмия смотрела на пожилую женщину, которая не поднимала головы.
– Почему?
– Печальные, чуть дикие будто. И молчит он все время. Ты не обижайся только.
Закипела вода; поплыл по дому запах вареного мяса.
– Я не обижаюсь, – отозвалась Эмия тихо. – Да, молчит. Только человек он очень хороший. Я это точно знаю.
– Кто же спорит.
На нее так и не посмотрели. Сбросили измельченную петрушку в кастрюлю, сообщили, что теперь занятий, кроме просмотра телевизора, точно нет.
* * *
(Enigma – Mmx (the Social Song 2011))
– Через двадцать минут будем кушать!
Непокрытая голова Эмии скрылась за дверью.
Еще никто и никогда не зазывал его в дом с этими словами – Дар отставил лопату и повел одеревеневшими плечами. Понял, что устал, продрог, что с удовольствием бы поел, а после принял горизонтальное положение.
Смеркалось. Воздух, напоенный влагой, ощущался подушкой. Густо пахла сырая земля и молодая напористая зелень, пробивающаяся вдоль забора; напоминали о скорой весне набухшие древесные почки.
Чадили темным трубы соседских домов; желтым уютным теплом светились чужие окна. Есть хотелось неимоверно.
У навеса Дар остановился, посмотрел на стол. Так и лежали на скатерти сдвинутые раздраженной рукой части дверного замка – их потеснила полная окурков пепельница.
«Так и не собрал батька».
Сколько у него в запасе – двадцать минут?
Хорошо, что в интернате его часто поджидали в спальне, и потому юный Дарин предпочитал до последнего «зависать» у трудовика – спокойного, немногословного мужичка, одного из немногих, кого он в детстве по-настоящему любил. Вместе они собирали табуретки, налаживали электроприборы, точили на фрезеровочном станке детали, чинили дверные замки.
Этот не сложный, просто нужно иметь опыт.
Дар взялся за отвертку.
* * *
Утро нового дня.
Любовь всегда идет рука об руку с болью. Потому что люди принимают страх потерять за часть любви, не понимают, что он светлому чувству противоположен.
Родители, не знающие о том, что они ему, этому странному гостю, настоящие родители, смотрели на Дара с удивлением. Даже немного с опаской.
А тот никого не видел вокруг: сначала правил косяки, затем отправился латать забор, после полез на крышу – осмотреть черепицу.
– Хорошо, хоть поел с утра, – качала головой Карина Романовна. – Он всегда такой работящий? За такого и замуж не стыдно…
Сама поощряла, и сама же сомневалась.
Она не знала, что чужой ей парень пытается «выслужиться» напоследок – сделать для своих что-нибудь полезное. Заодно проявить себя с лучшей стороны, чтобы, если вспоминали, то добрым словом.
Об этом знала только Эмия, и от этого знания ныло сердце.
Оказывается, так бывает – когда любишь, что-то болит.
В обед к ее рукам липло мягкое, пахнущее дрожжами тесто, и Эмия то и дело хмурилась, пытаясь очистить пальцы. Как можно из этого что-то слепить? Как это сначала отлепить от себя, а потом заново не прилепить к себе?
Мать Дарина смотрела на нее внимательно.
– Там, где ты жила, теста не было?
– Только готовое.
– Понятно.
Кажется, ее только что приняли за избалованную девчонку из богатой семьи.
Но от таза с будущими пирожками не отлучили.
Вошедший в кухню Тадеуш крутил дверной замок с удивлением и подозрением. Бубнил:
– Вчера, вроде, сломанный оставил. А сегодня рабочий.
И, покашливая, отправился наверх относить инструменты.
Пирожки жарились, плавая в масле; Эмия смотрела в окно, и ей чудилось, что снаружи идет фильм, в котором постоянно меняются кадры: Дар с молотком в руке и гвоздями в зубах, Дар на корточках возле шланга, Дар с гаечным ключом и мокрым лбом, грязный и хмурый Дар отряхивает руки…
К пяти часам после полудня он починил все, до чего смог дотянуться.
А в шесть приехал сын.
Настоящий.
Ему навстречу, забыв, что все еще держит в руках полотенце, выбежала мать. Следом из дома показался отец – по-мужски коротко и крепко притиснул к себе невысокого парнишку, изрек одно-единственное «наконец-то», повел в дом. Сбоку причитала Карина Романовна, что они, дескать, заждались, что разве так можно – стариков-то волновать?
За этой картиной от крыльца бани наблюдал Дар.
Наблюдал. А после скрылся в неизвестном направлении.
Когда пробило семь, когда семья собралась ужинать, Эмия отправилась его искать. Сначала заглянула в дом – поздоровалась со всеми, на несколько секунд окунулась во вкусные запахи и радостную атмосферу обмена новостями, спросила, не видел ли кто Дарина, получила отрицательный ответ. Вернулась в баню, обошла первый и второй этажи. Затем обследовала огород.
Ни следа.
О том, что по дороге недавно проходил паренек, одетый в темную куртку и джинсы (без шапки и в резиновых сапогах, да), ей поведала соседская седовласая старушка. Сообщила – отправился в сторону магазина. Или на остановку.
