– Как Вы желаете их использовать? – Ворота, кажется, наслаждались происходящим. Или иллюзия?
– Так же, – стальным голосом отозвалась Эмия, – хочу передать их в счет будущей жизни Дарина Войта не как «ЧЕНТ» а, но как человека полноценного.
– Знаете ли Вы о том, что ваше физическое тело после данной процедуры будет расформировано?
Дарин матерился. Колотил руками по щиту – орал, плевался, пытался что-то сказать – его никто не слушал. Слишком мало времени – Эфины могут не дать ей пожертвовать. Нужно быстро.
– Знаю, – чуть двинулись бледные губы.
– Эмия, не делай этого! Я пожил! Пожил, слышишь?
Нет, качала головой та, чья рука по локоть утопала в ярком сиянии. Не пожил.
– Приступать к процедуре?
– Да.
– Эмия! Эмия…
Меньше всего она хотела видеть, как в глазах напротив блестят слезы – те, которые он пытается незаметно смахнуть.
«Я тебя даже не обнял…»
Скребли по преграде побелевшие пальцы; застыл в упреке перекошенный рот.
– Процесс начат, – сообщили Ворота, и ее рука начала распадаться – рассыпаться на мельчайшие кусочки света, растворяться в небытие.
– Это не я ухожу, – шептала Эмия, – это всего лишь тело. Я останусь, слышишь? Я живая…
Дарин напротив нее тер резко покрасневшие веки.
Процесс распада ощущался ей противно – холодком и чуть-чуть щекоткой.
– Пообещай мне, – ее глаза широкие, словно шальные. А времени в обрез, – пообещай, что отыщешь мать. Что скажешь ей, кто ты… И зачем мы приходили. Скажешь?
Он кивнул, наблюдающий за тем, что происходит с ее рукой с обидой и застывшим в зрачках ужасом.
– Пообещай, что не потонешь в хандре, когда я уйду. Что не проведешь годы в депрессии – иначе все зря, Дар. Пообещай…
– Не хочу…
Его голос слышался ей из-за щита глухо, будто долетающий с космической станции.
– Обещай! Тогда все не зря…
– Не хочу… без тебя.
– Обещай!
Процесс распада дошел до плеча – Эмия растворялась, разлеталась на частички света.
– Обещаю! – с обратной стороны зло ударили по преграде.
«Обещай, что будешь любить меня… Помнить. Обещай, что будешь ждать…» – этого она уже не сказала, понимала, что не может, не имеет права… И потому Эмия запоминала напоследок лицо Дара – таким, каким оно было, – мокрым от слез, негодующим. Бледным, небритым – они вышли из отеля очень рано…
Он смотрел на нее, как на ангела, навсегда улетающего в небеса, – привалился лицом и ладонями к щиту, замер, злой от собственного бессилия от того, что не желает, но вынужден подчиниться.
– Ты ведь не умираешь?
Шептал, и она читала по губам.
– Нет…
– Пообещай, – вдруг попросил он в ответ, – что выйдешь за меня…
Эмия улыбалась сквозь панику, сквозь сковывающий сознание ужас. Чувствовала, как исчезает ее спина, задняя поверхность ног, то, что внутри. Меньше всего ей хотелось чувствовать то, что она чувствовала, и потому кивок.
– Обещаю.
Как глупо. Как сентиментально.
– Пообещай, что родишь мне детей…
– Обещаю.
С каждой секундой все меньше от ее тела, меньше того, что когда-то было здесь на земле Эмией, – Ворота растворяли ее деловито и безжалостно, забирали то, что им теперь по праву принадлежало.
– Пообещай, что вернешься…
– Не могу.
– Обещай.
Ему было все равно, что она не может.
– Тогда ты будешь ждать. Никогда не станешь счастлив. А я хочу, чтобы ты счастлив…
Теперь она растворялась целиком – и спереди тоже. Разлеталась на кусочки, таяла, исчезала в потоке света. Последние секунды, и перед Даром уже не Эмия, а облик Эмии – почти что воспоминание. Еще есть лицо, губы, она еще может сказать…
– Пообещай! – ревел он, не принимая отказа. – Что вернешься ко мне! Обещай! Обещай! Обещай!
Сорвался, съехал с катушек, колотил разделяющую их преграду.
И тогда она прошептала единственным, что от нее осталось, – улыбкой:
– Обещаю.
Наверное, он не услышал – слишком тихо.
А после она перестала видеть. Обратилась светом – единым его потоком.
* * *
Крематорий для Эмии – вот как он их назвал.
Они растворили ее, забрали.
Дар стоял перед Воротами на коленях – больше не чувствовал преграды и той, которая ее создала. Тишина, спокойный летний лес, который он теперь ненавидел.
Руки его дрожали. Когда он сунул в светящееся марево собственную ладонь, то увидел, как она порождает волны.
– Сколько… у меня… манны?
Сам не знал, что делает. Наверное, сбрендил.
«Ноль повдоль… Откуда у тебя манна?»
Но ему ответили тем же голосом – спокойным, тошнотворно-ровным.
– Тридцать две единицы. На что желаете потратить?
– Верни ее, – прохрипел он тут же. – Верни ЭМИЮ!
– Это невозможно. Не хватает манны…
– А сколько нужно? Сколько?!
Он кричал и понимал – все зря. Жизнь положит, но не накопит достаточно – не без нее.
Долго стоял, пытаясь начать нормально дышать, тщетно силился успокоиться – более всего на свете он теперь ненавидел это место – столбы, безжалостный свет, аромат черники.
Тридцать две единицы… Он уйдет и ничего не попросит? А разве ему что-нибудь нужно?
«Скорее…»
Дара тошнило.
– Пусть больше не рождаются «ЧЕНТ»ы, слышишь, ты… мудло?
– Не хватает манны, – вторили ему ровно.
Не хватает. Жалкий… несчастный. Никого нет. Он все потерял.
– Тогда… – Дар дышал тяжело, будто сильно болел, – пусть «ЧЕНТ»ов больше никогда не забирают от матерей. Никогда…
И вытащил руку. Кое-как поднялся с коленей, шатаясь, побрел прочь.
Несколько раз оборачивался, проверял, не появилась ли позади него Эмия, – вдруг он просто бредит, вдруг она не ушла?
И только когда дошел до пня, на котором призывал ее посидеть и передохнуть, вдруг подумал о том, что не помнит, прозвучала ли на его последнее желание фраза «Не хватает манны».
Глава 12
Астрей.
Последние трое суток говорили только о ней. Говорили в тоне осуждающем, напутственном, предостерегающем, тоне исключительно критичном.
