– Один. Здравствуйте.
– Добрый день.
Дар впервые рассматривал отца – чуть ниже его ростом, морщинистого уже, седого. С настороженными, как у кошки, и еще недоверчивыми печальными глазами. Оказывается, сын на него почти не похож – по крайней мере, не старший…
«А где мама?» – чуть не спросил Дар и вовремя прикусил себя за язык.
– А… Карина Романовна… дома?
– Нет ее, – Тадеуш сжимал в кулаке трубку, которую, вероятно, хотел раскурить, – уехала к дочке в столицу. С внуком помочь.
– Ясно.
И вновь повисла между двумя неловкая, почти тягостная пауза – Дар не мог решиться сказать главное, Тадеуш не смел прямо спросить: «Ты чего, парень?»
Длинный вздох.
«Он еще может уйти. Он должен уйти – так будет вернее…»
Но Эмия.
– Что… я могу Вам помочь?
Стоя у раскрытой калитки, Тадеуш становился все напряженнее; Дарин вздохнул и позволил рюкзаку соскользнуть с плеча. Поставил его у ног, наклонился, раскрыл передний на молнии карман. Достал паспорт. Понял, что сердце его в этот момент колотится тяжело, как у человека в окопе, навстречу которому танк.
– Вот… – протянул отцу. – Почитайте.
– Что это? – удивился тот. – Зачем?
Но паспорт в руки взял. Прочистил горло, достал из заднего кармана дешевый потертый футляр, выудил очки. Привычно заправил дужки за уши.
И открыл первую страницу.
На эту самую страницу – где имя, дата рождения и фотография, – он смотрел так долго, будто не мог поверить в очевидное. Читал один раз, два, двадцать….
Дар не выдержал, отвернул лицо, уткнулся взглядом в землю. Пояснил глухо:
– Там должно быть написано «Тадеушевич». Но «ЧЕНТ»ов не записывали по отцу…
И поразился, когда спустя вечность вновь решился поднять голову, – отец стоял, сняв очки, зажав внутренние уголки глаз пальцами.
– Ты прости старика, – раздалось негромко. – Прости, сынок…
«Признал».
И тогда Дарин принялся растирать слезы по щекам сам. Обещал ведь, что не будет… Не сдержался.
– Ты входи… Входи… Живой… Надо же.
Его затянули во двор. Взяли за плечи, а после обняли.
И почему-то невыразимо тяжело было ощущать, как вздрагивает под руками отец – застиранная майка, некрепкие уже плечи, седая голова.
– Не плачь, – шептал Дар, – я вернулся. Долго только шел, ты прости. Я знаю, что уже не ждали.
Ему не ответили, только сжали крепче. А после отпустили.
– Пойдем в дом-то. Еды у меня нет – не сварено, но я найду, накормлю… А ты расскажешь…
«Расскажу».
Дар впервые шел по двору. Не просто по двору, а «по своему, по родному».
* * *
Астрей.
Эмия не отрывала взгляда от монитора.
Он пришел… Сделал это.
Нет, она не будет слушать, о чем будут говорить, – это личное. Будет много слов и много тем – им есть чем друг с другом поделиться.
Она знала другое – оказывается, счастливой можно быть даже облаком.
Это их день. И ее. Сегодня ей, сидящей на подоконнике собственной квартиры и глядящей на радугу над Астреем, будет много часов подряд очень и очень радостно.
* * *
(Алексей Рыбников – Солнечное настроение)
После работы Калея вошла в «зал» – отлично освещенную комнату, длинную, как вагон, – и долго стояла напротив манекенов.
Эти платья – ее главная гордость. Она творила их вечерами и ночами (бывало, по несколько суток не спала, перебивалась светящимися ягодами и лавандовым ромом), по много раз «перекраивала» модели – совершенствовала то, что, казалось, было уже невозможно усовершенствовать. Голубые, облачно-белые, жемчужные, светящиеся – ее новая коллекция. С ней она легко могла бы выиграть титул Королевы Моды – ведь и так уже впереди всех по баллам, уже лидер в гонке, и до приза рукой подать…
Но придется отступить.
До самого прозвучавшего в прихожей звонка Калея с любовью водила рукой по бисеру, нежной оторочке манжет, по изящной вышивке и ангельски-красивым поясам.
«Черт тебя дери, Эмия».
Линея пришла точно в шесть, как договаривались. Прошла, ведомая роботом-домработницей, по коридору, миновала гостиную, спустилась в «зал».
И ахнула. Застыла на пороге, пораженная – приклеилась глазами к платьям.
«Смотри-смотри, – зло думала Калея, – запомнить все равно не удастся. Они прикрыты куполом забытья».
Главная конкурентка Калеи за приз Королевы Моды расхаживала вдоль манекенов, как дракон, допущенный в золотую пещеру, – капала невидимыми слюнями на светящийся шелк, на перламутровый жемчуг, на алмазный крой юбок.
– Нравится? – фыркнула хозяйка.
Линея, всегда выбирающая образ роскошной блондинки, не стала прикидываться.
– Нравится. Они… шикарны.
– Я тоже так думаю.
Если бы ни нужда, Калея никогда не допустила бы в свою «сокровищницу» конкурентку, но вхожая на любой Этаж Астрея Линея имела множество друзей – сотни, если не тысячи. А это именно то, что сейчас нужно.
– С ними я легко могу взять титул этого года.
– Возможно. Но не следующий. Не знаю, зачем ты меня сюда позвала, но у меня, знаешь ли, тоже есть пара тузов в рукаве.
Нет, она вовсе не накручивала себе цену – может, блондинистая, но далеко не глупая и не бесталанная, Линея создавала совсем не плохие наряды, и вместе с Калеей они бились за одно и то же – фотосессию в журнале «Блики». А «Блики» – это пропускной билет нарядов наверх, это слава и призвание, новый уровень возможностей творения, равно как и досрочное освобождение от наказания. Последнее совершенно не точно, но возможно.
– Так зачем я здесь? – Линея не желала долго находиться там, где чувствовала себя проигравшей. – Просто похвасталась?
– Нет, – прищуренные глаза Калеи рассматривали пышногрудую даму в белом платье, – я хочу предложить тебе сделку.
– Сделку? Какую?
– Довольно простую и для тебя выгодную – я уступлю тебе титул и фотосессию в «Бликах», если ты кое-что для меня сделаешь.
– Что именно?
Линея не смогла скрыть мелькнувшей во взгляде заинтересованности.
– Собери мне сто вот таких.
И на протянутой ладони мигнула тусклым боком маленькая выпуклая монета.
– Серебряник Крониса? Зачем тебе деньги? Пустышки.
– Пустышки. Вот и напрягись. И тогда «Блики» твои.
– Сто, говоришь? – Линея напряглась – азартная, принявшая бой. – Без проблем. Когда они тебе нужны?
