– Чем раньше, тем лучше.
Прощай, фотосессия, прощайте, слава и лицо Калеи на обложке.
Черт с ними. Придет еще ее время – на то и вечность.
– Не понимаю, зачем тебе такая ерунда, но я добуду их тебе завтра к обеду. Устроит?
– Дерзай.
– И помни – ты обещала.
– Принесешь монеты – вспомню.
Линея покинула чужое жилище довольная, словно заглотившая на обед десятерых мышей, лоснящаяся кобра.
Калея проводила гостью хмурым взглядом, дождалась, пока наверху щелкнет дверной замок, после вздохнула и вновь коснулась дорогого бисера.
«Значит, ждать входа на Этажи еще год».
А после мелькнула мысль: «Черт, а, может, открыть собственный журнал?»
* * *
– Эй, ты где?
По квартире Эмии гулял сквозняк – все окна нараспашку, вольно реет на ветру тюль; робота нет – сбежал, что ли?
– Эмия? Ну-ка дуй сюда – у меня для тебя новости.
Они сидели на балюстраде – Калея на теплом мраморе, невидимая Эмия где-то рядом – на перилах?
На ладони снова блестела выпуклым боком древняя монета.
– Послушай, я не знаю, правда это или нет, но так говорят. Что если набрать сто штук, а после в Фонтан Вечности, то он придет. И я не могу обещать, поняла? Это просто вариант, но других я не нашла.
Тишина.
На песке, которым Калея предусмотрительно усыпала пол, сложилось слово «спасибо».
– Ага, – крякнула гостья задумчиво. – Линея, знаешь, она общительная. Монеты же раскиданы по всем, но если поспрашивать хорошо, то набрать можно. Я же дома одну нашла…
Помолчали.
– Короче, надеюсь, завтра тебе их принесу.
«Сама».
– Почему сама?
Ах да, Эмия не сможет их ни поднять, ни бросить в фонтан.
– Ладно, сама. Но за результат не ручаюсь, поняла?
Молчание.
– И что я ему скажу, если придет?
«Про меня».
– Ладно, скажу про тебя. Но я, если что, ни при чем. И надеюсь, что меня за это не накажут.
Калея умолчала о том, что добрый час провела в поисках информации о наказании за помещение старинных монет в фонтан. Но все выглядело законно.
– Ну, ты как вообще? Куда-то Павл твой подевался. Может, другого робота тебе прислать – робкую и покорную девицу? Красивый мужик тебе теперь все равно ни к чему.
«Нет».
– Ну, как хочешь. Ладно, пойду я – с тобой все равно даже не выпить. А мне еще подумать хочется – сегодня мыслишка одна дельная пришла. Помозгую.
«Спасибо».
– Пока еще не за что.
Уходя, Калея думала не об Эмии.
А о том, что, если основать модный журнал, который побьет популярность «Бликов», то можно заслужить куда больше славы, нежели одной-единственной линейкой нарядов с бисером. К тому же – всегда своя колонка, свои редакторы, свой читатель и, что самое лучшее, свои правила.
Она даже знала, как назовет его – «КалеяМодис».
Звучало почти, как «вечный двигатель». Ей нравилось.
* * *
С вечера и до утра Эмия наблюдала за ними – пила чужие эмоции, как воду из блюдца. Любовалась Дарином, пока тот спал, пока царила ночь; за окном по черному небу совершала круг луна.
А после утро – чай, сухари.
Отец с сыном смотрели друг на друга с недоверием и радостью, с мелькающим время от времени удивлением и облегчением. Тадеуш неуловимо помолодел – в его равнодушных до того глазах растворилась апатично-печальная пелена, и треснуло новыми морщинами от улыбки лицо.
Эмии было хорошо. До того хорошо, что в какой-то момент она нарушила собственное правило не слушать чужих разговоров и включилась в беседу.
– …а мать твой день рождения каждый год праздновала. Выпьет рюмку водки и ревет у себя в спальне – думает, я не слышу. Дело ли – ребенка отбирать. Мы других потом совсем не хотели, но… как-то само получилось. Она бежит на аборт, я – матом. Несколько раз из кабинетов врачей выволакивал. Все боялась, что опять…
Дарин не глядел на отца – все больше на свои руки.
– А скоро она приедет?
– Вроде через неделю обещала. Сказала, если что, позвоню.
Помолчали.
– А невеста твоя где?
– Дома. К родителям отправилась… погостить.
– Вон оно что. Ясно. Ты ведь куришь?
– Курю.
– Пойдем тогда на крыльцо выйдем. В доме я не дымлю.
Они сидели рядышком. Снаружи ярко светило солнце; лаяла соседская собака – вытекал рваными клочьями из-под навеса табачный дым.
Эмия отлепила себя от монитора и ушла на балюстраду. Долго смотрела на крыши Астрея, и мысли ее ходили по кругу, как вагоны паровоза, зацепленного на самого себя: получится у Линеи собрать монеты? Откликнется ли за зов Кронис? Если да, что она скажет ему? Надо передать Калее спасибо. И Линее тоже. Хорошо бы, если у той получилось собрать монеты…
«Что она скажет Кронису?» – стало вопросом дня.
Больше Эмия, возвращаясь к монитору, звук не включала.
* * *
Колчановка.
«Вот он обрадуется…» – думала она, шагая от остановки. Плащ с собой не зря брала, но здесь теплее, теперь приходится его в руках нести. А от дочки и так подарков полная сумка…
Карина Романовна любила эту лениво-сонную, почти всегда спокойную деревню. Здесь когда-то постепенно – капля за каплей – она обрела успокоение, – здесь они прожили лучшие с Тадеушем годы.
Может, и хорошо, что получилось раньше вернуться. Чего сидеть возле Митьки, если там днюет и ночует Мария Михайловна? Ей-то недалеко, живет через дом – и мамка, и нянька в одном лице. Всегда на подхвате.
А Лийке материнство к лицу – цветет и пахнет. Похудела, улыбается, хоть и с кругами от недосыпа.
Да, помнились ей, Карине, свои собственные бессонные ночи, когда дочь была маленькой. Помнилось, как все ходила, проверяла ее запястье – не просмотрели ли злосчастную точку? Не дай Господь опять… Кажется, годам к пяти только и успокоилась.
А вот уже и поворот на свою улицу. Славная погода, теплая.
Тадеуш, поди, на одних сухарях сидит – забыл про пельмени, забыл про вареники, которые налепила перед отъездом.
«Главное, что Митька – не «ЧЕНТ»…» – с этой мыслью Карина Романовна отперла зеленую калитку и крикнула:
– Тэд, я дома!
И удивилась, когда ей навстречу из-под навеса вышел Тадеуш.
